Мамины рассказы (СИ)

Первый запомнившийся образ мамы: худая женщина с длинными до пояса чёрными волосами, заплетенными в косу. Косу мама укладывала ниже затылка, толстая коса была тяжёлой, наверное, поэтому голова всегда была высоко поднята. Расчёсывала мама волосы небольшим гребешком, изогнутым дугой, с большими зубьями - нынешних всевозможных расчёсок-щёток и в помине не было. Волосы были густыми, расчесать их было непросто, высушить после мытья тоже (фены в нашей стране появились чуть ли не во времена Горбачева, да и фен на то время был бы непозволительной роскошью для семьи). Ещё о косах. Однажды, когда младшая из сестёр Ирина подросла до возраста, когда хочется нравиться мальчикам, старшая Эмма повела её в парикмахерскую, впервые в жизни. Эмма уже работала в аэропорту, вначале на коммутаторе в небольшой комнате на первом этаже. О, чудо техники коммутатор, мы, младшие, подолгу смотрели, как она проводами с наконечниками-контактами соединяла звонившего с нужным номером; для этой работы нужны были длинные руки и высокий рост. Ни того, ни другого у Эммы не было: в семье её прозвали "малая". Затем Эмма работала продавцом газет в киоске на втором этаже аэровокзала. Небольшое по сравнению с нынешними двухэтажное здание вокзала с вышкой для диспетчеров внутри имело оригинальную архитектуру (впрочем, наверное, стандартный проект для аэровокзалов середины 50-ых годов). Маленький, но высотой на два этажа зал ожидания, лестница в два пролёта с расходящимися в стороны частями на второй этаж. На втором этаже узкий балкон-коридор обрамлял зал ожидания. На первом и втором этаже размещались кассы и различные службы. В небольшой комнате на первом этаже в углу от зала ожидания находилась парикмахерская. Коллектив аэропорта был небольшим: все друг друга знали. Эмма дружила с парикмахером, полной немолодой тётей Женей. Эмма привела сестричку и попросила сделать ей причёску. У Иры были жиденькие косички и тётя Женя предложила их отрезать - как ещё её можно было сделать красивой (косу Ирине оставили на память). Но дома мама отругала обеих, а Эмме ещё досталась и оплеуха: вот такая получилась красота со слезами на глазах. Но, вскорости, годам к шестидесяти, мама отрезала свои волосы: коса была тяжёлой, голова стала болеть от её веса, да и сохли волосы после мытья очень долго.

Ещё хочу сказать о маминых руках: большие натруженные ладони, потемневшие со временем, все в морщинах, они были по-особому тёплыми, нежными. Зимой прибегаешь с улицы с мороза, замёрзший, с окоченевшими не смотря на вязанные шерстяные варежки руками, и мама снимает варежки, растирает руки-льдышки, согревает своими ладонями и берёт наши ладошки себе под мышки, Невольно хочется забрать руки от этого жара: "Мама, тебе же холодно!" Мама улыбается в ответ, и становится ещё теплее.

Я часто простуживался и болел. Основным лечением у мамы было растирание, водочные компрессы, кипяченое молоко (в тяжёлых случаях в молоко добавляла масло, мёд и соду), то есть практически без всяких лекарств, и лечение было действенным. И только к концу моего детства появились аспирин, алтейка и пектусин. Возможно, к тому времени появился транспорт из села в город, и стало возможным купить лекарства в аптеке в городе. Мама сама категорически отказывалась от всяких лекарств, исключение делала только алтейке и пектусину, детским лекарствам. Ещё у мамы было одно средство: серебряные монетки (то есть не одна) с просверленной дырочкой на шёлковом шнурке. Монеты ещё царские, из чистого серебра. Основное применение: от золотухи (устаревшее название, соответствующее диатезу), раньше золотуха (см. примечание 5) была у многих. Наверное, все дети в нашей семье носили монетку, и не раз.

Большую часть времени мама проводила за швейной машинкой. Утром готовила завтрак. Обедать папа приходил из кузницы домой: кузница была на нашей улице на краю села. Обед должен был быть готов, разогрет. Но для детей за шитьём у мамы времени частенько не хватало. Прибежишь домой:

- Ма, я кушать хочу?

- Возьми хлеба и кружку молока.