Мамонт

Брата своего Налима Мамонт нашёл в больнице покойником. А жена рассказала мне, что соседи, выносившие деда к санитарной машине, заперли его дом и отдали ключ ей на хранение. Ночью мы услышали некий треск и звяканье стёкол. Я выбежал неодетый на крыльцо и прислушался. Тут на улице поднялась стрельба, мгновенно привлёкшая внимание конного милицейского патруля, и из соседского сада кто-то вымахнул аж прямо через ворота. Надо сказать, молодёжь на нашей окраине жила тогда развесёлая и часто развлекалась стрельбою из ружейных обрезов. Бывали раненые, случались и убитые, а прошлой осенью произошла чудовищная трагедия: мальчишка, маньячно возжаждавший завладеть ружьём для обреза, застрелил соседских братишку и сестрёнку. В дождливые ночи, в грязи по колено и в чёрном мраке патрулировать наш куток на машинах или пешком было очень и очень затруднительно, и милиция содержала отделение всадников. Зимой, чтобы кони не застаивались, патруль стерёг коллективные сады – особенно рьяно после того, как поселковая шпана взяла моду играть на чужие участки в карты и, проигравшись, вырубать на них под корень деревья и жечь дома. В конце семидесятых годов, в особо пьяные времена, отзвуки поселковой канонады долетели аж до Москвы. Оттуда приехал представитель, собрал молодёжь в клубе, организовал акт братания и предложил сдать обрезы. Вроде бы сдали, помнится.

На рассвете мы осмотрели Налимов дом и ахнули – ближнее к крылечку окошко было высажено, внешняя рама валялась на лужайке, внутренняя в комнате на ковре. Шкаф был открыт, ящики стола выдвинуты – грабитель, наверное, искал деньги. Старинное пианино неизвестно почему оказалось зверски изуродовано. Двери, ведущие в другие комнаты,были, видимо, заперты. В окошко я залезать не стал. Хотели позвать соседей, но тут явился пьяный в доску наследник и, утвердясь у воротного столба, заревел несусветное, новыми поколениями забытое:

Бо-о-ожа, царя хране-е-е!..

Ц-а-арствовай в сла-а-ву!..

Тело своего брата Мамонт домой не привозил – как после выяснилось, подогнал катафалк прямо к моргу. И похоронил Януария помпезно, на деньги общака, а поминки сделал в одном из дорогих ресторанов. Я повесил новому соседу на шею ключ, кое-как вставил рамы и удалился, имея мысль никогда не наведываться в этот дом.

И почти до самой зимы так-таки и не общался с Мамонтом. Впрочем, ему тоже было не до меня. Всю осень к нему вереницей тянулись на поклон уголовники, они несли водку и приводили нарядных визгливых шлюх. Урки нас не тревожили, ибо мы не задавали им никаких вопросов и не сплетничали на улице об их экспансивном поведении. Некоторые, примелькавшись, вежливо здоровались с нами. А случалось, и курили со мной на лавочке у ворот, рассуждая глубокомысленно «за жисть и прозу» – некоторые из них были весьма начитанными людьми: на зоне времени много. Что, однако, не мешало им через час-другой мочиться прямо с высокого Мамонтова крыльца, в виду наших окон. Чаще всех бывал у Мамонта мой бывший бугор. И целую неделю гостил белогорячечный и всклокоченный оборванец Ванька Плаха, отпущенный до суда и дожидавшийся условного срока за следы анаши в кармане. В углу сада у деда Януария стояла крепкая просторная баня, но он её не топил и посещал городскую – чтоб быть на публике, если с сердцем вдруг плохо станет. Зато Мамонт с друзьями выгоняли в ней хмель не меньше трёх раз в неделю.

В ноябре, несколько, видимо, очухавшись, сосед вдруг заметил и повреждённое окно, и искорёженное пианино. И произвёл дознание. Злодеем, посягнувшим на имущество новоявленного пахана, оказался удалый молодец по прозвищу Керя. Жил он на самом краю кутка, в местности, именуемой «горячей точкой»: там в куче стояли хлебопекарня, кондитерская фабрика, мясокомбинат, винцех, маслозавод, топсбыт и склады заготсырья. Вполне естественно, что на этом приволье Керя жил припеваючи – не голодал, не мёрз, не испытывал недостатка в вине и в девках и, что главное, отродясь нигде не работал. Мамонт возмутился не самим фактом преступления – ведь Керя не знал, что тихий Налим призовёт и оставит столь властного наследника,а тем, что разбойник не явился к нему с повинной. На следствии, происходившем посреди улицы, Керя был вытоптан в снегу и сознался, что искал деньги, но не нашёл. А услышав милицейские трели, сыграл от злости на «пиянине» ломиком и смотался.

Синим морозным вечером он привёл на вожжах со своего двора вскормленного батонами поросёнка. Ужасный Мамонт, стоя в майке на огороде, чесал поросёнка за ухом и то ли смеялся, то ли плакал. Его голос проникал в наш дом даже через двойные рамы. Жена сказала, что ей тоскливо и страшно, и ушла посумерничать к родителям.

Посреди ночи несносный Мамонт разбудил нас, торжественно впёрся в дом и положил на мои холсты здоровенную ковригу свинины. Я пил с ним на кухне чай и несколько раз подряд выслушал пространный рассказ о чрезвычайной сытости поросёнка.

– В дуплё кулак не залазит! – орал сосед возбуждённо. – Бутору нет совсем, одно сало!