Мамонт

Моя жена поступила заочно на агрофак, а я пошёл в педагогический институт – мне с детства хотелось стать учителем рисования. Мы возмечтали выучиться и, утвердившись, как нам мерещилось, в независимости, возвратиться в своё село, на родную землю, не очень-то ласкавшую нас до этого. Мы были вполне исправными пейзанами, да и единственной молодой семьёй на селе и, помнится, не думали уезжать, но, когда я ушёл служить в армию, наш бригадир повелел моей жене ходить за его скотиной. И моя разнесчастная солдатка маялась у него в хлеву, словно клеймёная раба. К тому же, зная буйный нрав неженатого бугра, я вовсе не исключал, что он не раз её там же, в хлеву и нагибал. Вернувшись домой, бугра, а тем более жену я для собственного душевного спокойствия на сей предмет не пытал, памятуя: не ищи, а то найдёшь! Но за принудительный труд жены рожу феодалу разбил. Дело кончилось тем, что он круто возненавидел и нас, и заодно и моих родителей.

После очередной институтской сессии я на время взял расчёт на заводе: случайно встретившийся знакомый бывалый человек, зная, что я могу хорошо работать, уговорил меня податься на стройку. Я упросил жену отпустить меня на несколько месяцев: бывалый человек уверял, что я смогу заработать не меньше четырёх тысяч. У меня сразу же возникла идея купить кирпича и построить дом на месте ветхенького родительского – огромный и двухэтажный, чтобы на всех хватило! Чтоб у каждого своя комната была! Отец с этим прожектом согласился.

Бригада-ух, в которую я попал, возводила здание сельсовета в отдалённом степном совхозе. Вкалывали по пятнадцать часов и без выходных. Шли дожди, и было не по-летнему холодно. Одежда наша не просыхала. Под ногами чавкала грязь, мокрая бетономешалка хлестала током. Питались мы горелой кашей и макаронами. Кашу кипятили в пустой воде, а в макароны бросали кусок солёной говядины величиной с кулак – чисто для навара. Всех мучила изжога. Обед готовили на костре по очереди. В перекуры пили чифир, пуская по кругу полулитровую стеклянную банку. Работали молча, зверски. Вечером я валился с ног, остальные же, к моему удивлению, либо скандалили страстно час-другой, либо с пылом играли в карты. Двух парней моего возраста уводили разряженные девчушки-школьницы – на вечёрку или на танцы в клуб. Заявлялись они на стройку всегда косые. Лишь через несколько дней я понял природу этой сверхчеловеческой энергии. Мои коллеги-шабашники курили «дрянь», внутривенно «поролись» ею и попросту употребляли её вовнутрь. Я поймал несколько упоминаний о мастырках (папироска с дозою анаши), колёсах (таблетки), шприцах («Самая лучшая машинка – на два куба!»), а потом случайно нашёл пустую ампулу. Прочитав название, затоптал её в грязь поглубже.

Меня ни во что не посвящали, ибо деньги, взятые на прокорм авансом, шли на водку и «дрянь». Истинную сумму аванса от меня скрыли. Жена дала мне десять рублей, но деньги у меня сроду не держались, и червонец исчез в первый час знакомства с бригадой. В конце недели я демонстративно потребовал у бугра полтинник и, получив его, заявил, что беру без отдачи. Принёс из сельмага пачку маргарина, запустил её в свою кашу целиком и отобедал с большой приятностью. Бригада облизывалась и иронически рассуждала: отчего это мухи, мол, никогда не садятся на маргарин? А химия, бля! На другой день, изъяв полтинник тем же манером, я купил себе полкило комового сахара. На третий – солёной рыбы. Сил поприбавилось. Бригадир наконец увидел, что я обо всём «догнал», и сразу предположил, что своими действиями я вынуждаю его принять и меня в компанию.

– За аванец не помышляй! – заявил он мне без свидетелей. – Долю всё равно не получишь. Но если порешься – то, конечно, пожалуйста…

Я заверил его, что беру деньги единственно для поддержания сил: иначе мне никак не угнаться за теми, кто заглатывает с утра по пачке таблеток кодеина. Бугор не усомнился в моих словах – ведь мой бывалый знакомый поручился за меня если не буйной головой, то, во всяком случае, битой мордой.

– Сукой быть, пацан за понятия слыхал! – говорил тогда мой знакомый.