Маморитаи (СИ)

Его потянули, привлекая внимание к до сих пор сидящей на галерке девочке одиннадцати лет. Итачи, признаться, не сразу её узнал — до того бросались в глаза произошедшие за жалкие шесть лет изменения. Не потерявшие детской пухлости щёки были мокрыми от слез, идущих из покрасневших глаз. Маленькая Изуна всхлипывала, дрожащей рукой выводя что-то в дневнике. Мочки её ушей были порваны и едва обработаны, на подбородке менял свой цвет синяк, царапины смелыми, бессистемными мазками портили итак бледную кожу лица.

Только поднявшись по ступеням Итачи смог заглянуть на отрывок иероглифов.

«…Ненавижу. Это — последняя капля.

Я соглашусь на предложение белого алоэ.»

Знакомые строчки после прочтения пронзили виски Итачи тонкой болью — узкий, тонкий стилет просверлил череп насквозь. Он стиснул зубы, от наливающей мышцы слабости привалился на ближайшую парту. Странный приступ расползся по всему телу, сконцентрировался пульсирующем комком в грудной клетке, отстукивающий увеличивающий ритм разрывающей на кусочки боли. Перед глазами двоилось, тошнота сковывало горло, призывая отвратительно кислый привкус на языке.

Эта боль. Эта ярость, обретя она физическое воплощение способна обратить в загнивающие руины весь мир! Смыть недостойную оппозицию и пройтись по костям недругов!

От терявшейся на фоне остального недомогания резь в глазных яблоках спасло нежное прикосновение. Он вновь был в состоянии открыть слипающиеся до этого веки и встать прямо, не опираясь, практически падая, о парту.

Итачи прищурился, медленно, контролируя дыхание, степенно выдыхая через рот.

В ухо что-то неразборчиво прошептали, а когда он, кривясь, повернулся к Соре, та указала на собственные глаза, где блестел знакомый Мангёко Шаринган. Никаких слов более ему не было нужды говорить.

Визгливый, тонкий полувсхлип-полустон донёсся от маленькой Изуны. Она вцепилась ногтями в щёки до глубоких раздирающих отметин, однако они терялись, смешивались с обильно текущей из глаз кровью — те блестящими в заходящих лучах, проникающих в аудиторию, алыми слезами освобождали в физический мир пожираемую сердце хозяйки боль. Изуна с грохотом свалилась со скамьи под парту, потерянная, жаждущая прекращения мучений, она жмурилась, ловя ртом воздух огромными глотками, да не насыщаясь им. Итачи видел, что его ей не хватает и как бы не хотел помочь — это воспоминание, а не реальность. Была бы только возможность прорваться сквозь время, пространство, порвать само мироздание, то Итачи не сомневался не секунды.

Тем не менее, эти грёзы не застилали острого, залитого пеленой душевной боли взгляда, устремлённого на страдающую младшую сестру. Он как мазохист не смел отворачиваться, вздрагивал, стоило Изуне вскрикнуть, бессознательно дёргался к ней, но оставался на месте благодаря не по человечески железной хватки Соры.

Изуна, кривясь, не прекращая вытирать кровавые дорожки, выползла обратно за стол, открыла веки и сломлено вцепилась в взлохмаченные корни волос. Капли стекали с подбородка, окропляли раскрытые страницы дневника, поглощая собой чернила под тупой стук. Раз капля. Два капля. Только встав чуть ближе Итачи подтвердил свою догадку: глаза сестры остекленели, помутнели. Она ослепла.

Даже когда его потянули за руку Итачи не сдвинулся с места. Он неожиданно прорвал сопротивление, высвободился из хватки, однако на этот раз не дрогнул от наплывших на него чужеродных чувств. Виски неприятно прострелило. Итачи слегка поморщился, качнул головой, мысленно убеждаясь в своих предположениях.

Учиха, как в замедленной съемке наблюдал ожесточение мягких прежде черт своей младшей сестры, если чуть сосредоточиться, он улавливает прозрачную нить её мыслей.

Мелькнула размазанная картинка: руины одного из заброшенных убежищ их клана, дрожащий, весь в грязи и синяках Саске и сам Итачи, сгорбившийся, слепой, с текущей изо рта струйкой крови, даёт брату щелбан и падает замертво, поднимая собой облако пыли. Начинается громыхающая гроза…

Из воронки вдруг формируется знакомый Итачи силуэт мужчины в оранжевой маске, как нечто заставляет воспоминание схлопнуться.

Итачи, как оглушенная рыба, от внезапности раскрывает рот, сухой кашель вырывается наружу из горящих лёгких. Он непреднамеренно склоняется вперёд, едва не задевая качнувшийся труп сестры. Сквозь вату в ушах прорывается звон цепей, перекликающий неловкое, возмущенное бормотание Соры.

Придя в себя после сенсорного шока Итачи грубо стискивает ворот мягкой блузки — ещё одно отличие проекции от оригинала, сестра бы не надела подобную одежду — тянет на себя, чтобы в следующий миг с силой толкнуть. Глухой стук тела о блестящие полы зала разносится над ними, отскакивая от колонн и фресок нависающим гулом.

Сора шипит, смотрит на стертую кожу ладоней и неуверенно поднимает голову.

— Я понимаю вашу чрезмерно резкую реакцию, — медленно произносит она мелодичным голосом, грациозной музыкой льющейся в чужие уши — Сама виновата, что заранее не объяснила.

— Ты спешишь.