Маньчжурские стрелки

Они подошли к крутому краю плато и уселись на кончике большой каменной плиты, очень смахивавшей на надгробную. Прямо перед ними, за небольшим холмистым хребтом, вдруг загрохотала орудийными раскатами передовая. А слева, на северо-западе, разгорелось багровое зарево пожара, и невозможно было установить, что там горит: лес, деревня, склад с горючим или же полыхает сама пресыщенная пожарами и снарядами земля, огненный вал которой медленно надвигался на их каменный островок.

— Не пойду я туда, господин подполковник. Нечего мне там делать. Ради чего? Скитаться по польским болотам? Надевать германскую форму, чтобы сражаться против русских?

— Сейчас мы тоже сражаемся не против немцев.

— Когда сражаемся мы, русские с русскими, это одно. Это наша, гражданская, война. Но возвращаться сюда в германском мундире… После всего, что пришлось увидеть в России и в Украине…

— Мудрствование, поручик, мудрствование. Вы — диверсант, черт возьми. Вы знали, ради чего мы идем в Германию, и знали, на что идете.

— Теперь я бы не стал утверждать, что действительно представлял себе, на что иду. Наоборот, мне кажется, что из Маньчжурии уходил совершенно иным человеком.

— Извините, Власевич, я этого не заметил. До сих пор вы сражались, как все. Только храбрее и яростнее остальных. Если изменения следует видеть в вашем диверсионном лихачестве, тогда я, пожалуй, соглашусь…

Над плато пронеслись три звена бомбардировщиков. Натужный гул их моторов сотрясал лесистые окрестности, вызывая конвульсивное содрогание не только воздуха, но и земной тверди.

— Вы правы, нам не следовало предаваться мудрствованию, — угрюмо согласился Власевич. — Тем не менее нам обоим ясно, что там, за пределами Руси, для меня земли нет.

— А здесь она у вас есть?

Власевич недобро скосил на командира глаза и прохрипел что-то среднее между стоном и проклятием.

— Понятно. Прекратим этот бессмысленный спор. Я так понимаю, что вы отказываетесь следовать с группой и вообще выполнять мои приказы.

— Можно истолковывать и так, — пожал плечами Власевич.

— Что же вы в таком случае намерены предпринять дальше? Возвращаетесь в Россию?

В этот раз молчание поручика было особенно тягостным и угрюмым. Власевич скрашивал его лишь тем, что вертел в руке пистолет — почищенный, заряженный…

— Пока не решил, — едва слышно проговорил он.

— Но все же? Возвращаетесь в Россию, остаетесь в Украине, попытаетесь пробиться назад в Маньчжурию? Что-то же должно последовать.

— Пока что постиг своим скудным умом только одно: идти в Германию не могу.

— Надеюсь, вы понимаете, что я не стану разоружать вас и гнать в Польшу под дулом автомата? Уже хотя бы потому, что никогда не прибегаю к подобным методам.

— Благодарю, князь. Именно это я и рассчитывал услышать от вас. Рад, что имел честь служить под вашим командованием, господин подполковник. Говорю это искренне.

Курбатов закурил — что случалось с ним крайне редко — и, отойдя к хижине, спросил:

— Разве что присоединитесь к местным партизанам-националистам?.. Вы ведь, кажется, тоже украинец?

— Славянин, скажем так… Даже если бы националисты и признали меня, я бы умер среди них от тоски.

— Не сомневаюсь. Что ж, ладно: до утра у нас еще есть время. Так что прощаться пока не будем.

— Уходить следует по-английски, не прощаясь.

— Через два часа вас сменит фон Тирбах. И не вздумайте прибегать к «последнему аргументу разуверившихся». Не солдатское это дело.

Курбатов докурил, вернулся в хижину и лег. Тирбах и Бергер уже спали, но подполковник еще минут двадцать ворочался, прислушиваясь к тому, что происходило за стенами хижины. Ему казалось, что до тех пор, пока он не спит, Власевич попросту не осмелится прибегнуть к «последнему совету» своего браунинга.

И оказался прав. Не прошло и пяти минут с той поры, когда он погрузился в чуткую дрему загнанного зверя, как вынужден был подхватиться от выстрела.

— Что случилось? — уже стоял посреди хижины растерянный фон Тирбах. — Кто палил?

Фон Бергер вопросов не задавал. Молча скатился на пол и, уложив автомат на полуобгоревшее бревно, приготовился к бою.

Но Курбатов как-то сразу сообразил, что до боя дело не дойдет. Выглянув из хижины, он увидел, что поручик Власевич лежит на краю плато, уткнувшись лицом в ту же каменную плиту, на которой оставил его. Он лежал, повернувшись лицом на восток, словно хотел подняться, чтобы вернуться в Россию, но споткнулся.

— Нет, господа, — мрачно изрек Курбатов, обращаясь к диверсантам, осматривавшим самоубийцу, — пистолет всегда был плохим советчиком. Оружие хорошо в бою, но совершенно не годится в собеседники.

26

— Перекреститесь, поручик фон Тирбах: то, во что лично вы никогда не верили, свершилось.

— Что именно свершилось, князь?

— Мы дошли! Мы прошли всю Россию, как странники — Великую Пустыню, и все же дошли; линия фронта — не далее чем в двух километрах отсюда.