Маньчжурские стрелки

— Армией, финансируемой японским правительством, — жестко возразил Лоттер, считая, что убедительнее аргумента попросту не существует. — Так вот, как бы Курбатов ни умилял нас своими подвигами и какие бы предложения мы им в конечном итоге ни делали, они должны понять и почувствовать, что Германия — это Германия!

— Думаете, у них это получится?

— Мне не понятна ваша ирония, господин гауптштурмфюрер. Двое из этих троих — германцы. И к ним вообще должно быть особое отношение. Но и тот, русский… Мы не можем воспринимать его как представителя японской разведки. В таком качестве он нам попросту не нужен.

— Наши намеки по этому поводу будут максимально прозрачны, — в своем ироничном духе заверил полковника барон фон Штубер.

С минуту они стояли на обочине, с такой задумчивостью осматривая окрестные поляны и перелески, словно выбирали место для рыцарского турнира. Или для поля битвы. В том и в другом случае воинственности им хватало.

— Кстати, как, по-вашему, мы должны поступить с этими диверсантами дальше? — нарушил молчание Лоттер. — Отправить в Берлин? В ближайший лагерь? Отдать гестапо, на усмотрение его костоломов?

— Проще всего, конечно, было бы расстрелять, — побагровел Штубер, возмутившись «полетом фантазии» полковника.

— Что исключило бы всякий риск того, что они окажутся подосланными, — охотно кивнул полковник, но тут же запнулся на полуслове.

— Так, может, сначала расстреляем их, а уж затем приступим к допросу?

— Кстати, о расстреле. Вы это… серьезно, барон?

— Вполне. Чтобы не морочить себе голову. Но, поскольку с патронами у нас, как всегда, туговато, именно на этих парнях советую сэкономить.

Так и не поняв, что же этот, прибывший из Берлина заносчивый эсэсовец собирается в конце концов предпринять, полковник вежливо козырнул в знак примирения и направился к своей машине, предоставляя Штуберу возможность возглавить колонну.

36

Минут пятнадцать вся группа Иволгина терпеливо ждала в засаде у дома Раздутича. Наконец появился один из охранников. Он был навеселе. Пропустив его мимо себя, маньчжурские стрелки проследили, как, выйдя из калитки, он направился к стоявшей чуть позади дома машине.

— Карпухин, поди, причастись! — окликнул он часового. — Я минут десять постою.

— Иду, — невнятно пробасил диверсант, оглянувшись на притаившегося за машиной татарина.

Когда сменщик приблизился, диверсант аккуратно снял с него фуражку, чтобы не замарать, — пригодится, — и изо всей силы ударил прутом по голове.

Еще минут через десять, удивленные тем, что ни один, ни второй конвоир не появляются, во двор вышли старший конвоя и водитель. Их мгновенно окружили и обезоружили.

— Вы что, оборзели?! — не хотел верить в свое пленение старшина. — Кого берете, падлы?! Кто вы?

— Смерш, кто же еще? — ответил Иволгин. — Именно по твою троцкистскую душу мы сюда и пришли.

Водителя они убили, как только тот сумел убедить их, что машина уже, оказывается, исправна, просто не решились добираться до нового, недавно открывшегося лагеря на ночь глядя. Старшину же завели обратно в дом, налили ему стопку и, указывая на заключенного, который был в офицерском мундире, но без погон, спросили:

— Кто это?

— Налейте еще стопку для разговения души, — попросил старшина.

— Наглый до предела, — незло констатировал Перс, — однако налить придется, а то не по-мужски как-то получится.

— Так кого вы везли? — приступил к допросу Иволгин, как только старшина по привычке крякнул после опустошенной стопки.

— Власовца, — ответил старший конвойный. — Кого же еще? Кондаков фамилия. В Красной армии когда-то служил, из запасников. А по ихним, фрицовским документам, — майором был. Майор Носачев. Так мне сказали, сам я этих документов не видел. С ним еще один был, двоих забросили. Но того вроде бы сразу же на тот свет отправили.

— Не был я никогда этим вашим власовцем, — отрубил пленный, наливая себе самогона. — А что прибыл сюда в чине майора — это правда.

— Вас пока что не спрашивают, — пресек его говорливость Иволгин. — Хочу услышать то, что о вас знают в энкавэдэ.

— Как он у вас оказался? — вмешался в допрос Чолданов, явно нарушая при этом этикет.

— Подробностей не знаю. Известно только, что диверсант он, шпион немецкий. А еще по секрету сказали, что, дескать, прибыл, чтобы убить Сталина. Только не дошел.

— Неужели самого Сталина? — спросил Иволгин.

— Мне тоже в это не верится, но так сказали, так в его бумагах написано. Поэтому дело такое: верь — не верь… — Непостижимо для военной проголоди откормленный, с багровым, напоминающим новогоднюю маску лицом, старшина говорил все это безразличным голосом, оставив всякие попытки выяснить, кто же в действительности его арестовал: смершовцы или бандиты? Похоже, ему уже было все равно, от чьих рук погибать.

— Почему же сразу не расстреляли?

— Меня это тоже удивляет. Если он прибыл, чтобы убить Сталина, то почему его сразу же не кокнули еще в Москве, на Лубянке.

— У меня возникли точно такие же сомнения, — присел напротив него Иволгин.

Все остальные диверсанты вопросительно уставились на пленного.