Мандала

В глубокой тишине, когда и дыхания не слышно, распрямляешь спину, направляешь внимание в область даньтяня, фиксируешь перед собой взгляд. Каждый берётся за полученный от мастера хваду. Вот тогда-то и начинают одолевать омрачения и блуждания ума: они вклиниваются в медитацию и неумолимо разрушают сосредоточенность. При этом нельзя пытаться сознательно их устранить. Так только присовокупишь ещё одну мысль – о необходимости избавиться от мыслей. Невзирая на то, проснулось воображение или нет, я, со своей стороны, должен лишь удерживать в сознании хваду. Когда же и воображение, ослабев, отступает и в уме не остаётся ничего, кроме ясно сияющего хваду, приходит ещё более страшная напасть – сонное оцепенение. Но стоит заклевать носом, ответственный за дисциплину обрушит на плечи громоподобный удар чукби. Вздрогнув, снова преследуешь убежавший хваду; и вот уже тройной удар возвещает окончание практики и в окна просачивается белёсый рассвет.

Китайский мастер дзена Дахуэй Цонгао говорил, что любой, кто продержится хотя бы неделю без фантазий, постоянно исследуя хваду, непременно узрит истинную природу ума. Если же хоть кому-то одному это не удастся, тогда он, Даухэй Цонгао, в наказание за обман отправится в ад лжецов… Я не понимал, почему у меня не получалось узреть свой истинный ум, почему я не мог продержаться и недели.

Длинный удар моктака. Пять ударов гонга. Эти звуки возвещают начало утренней трапезы. Монахи выходят из зала для медитации и, выстроившись по рангу и старшинству пребывания в Дхарме, направляются в Павильон белого снега. Монастырский устав запрещает ходить шеренгами; группа больше двух человек выстраивается в ряд согласно времени, проведённому в учении. Монахи держатся друг за другом, как дикие гуси. Отсюда и пошло название монашеской процессии – «луч гусиного клина». На зимний затвор в скиту монастыря Тэхынса собрались исключительно умудрённые старожилы, так что мне всегда приходилось становиться в самый конец. Вид их согбенных спин, медленно плывущих сквозь густой предрассветный туман, навевал торжественную тоску. Никто ни с кем не разговаривал. Со всеми личными беседами было покончено, монахи полностью ушли в себя, погрузившись в хваду. Они отдавались практике с таким страшным рвением, будто решить хваду этой зимой было вопросом жизни или смерти. Почему же каждый раз на рассвете их согбенные спины впереди выглядели так уныло?.. Глядя на эти тяжёлые, будто налитые свинцом плечи, я вспоминал костлявую спину и остро торчащие плечи Чисана. В конце концов, возможно, наши пути равнозначны: монахи, включая меня самого, в удалении от мирской суеты, в затворе, исследуют хваду; Чисан же, блуждая по городским задворкам, в самом сердце земной юдоли, ведёт кровавую борьбу не на жизнь, а на смерть с чудовищем, имя которому пустота.

Зимой в пять утра ещё темно. Сложив ладони у груди, делаешь полупоклон в сторону алтаря с зажжёнными свечами, достаёшь с полки миски. Мастер садится у стены напротив алтаря, справа от него – места монахов. Они рассаживаются полукругом по старшинству пребывания в Дхарме, начиная от ближайшего места к мастеру и до подножия алтаря. В монастыре мирской возраст неважен. Если монах достиг пробуждения, его почитают как старшего, пускай ему всего лишь двадцать и это его первый затвор; тот же, кто ещё не преуспел, преклоняет колени у ног пробуждённого двадцатилетнего брата, даже если самому уже за семьдесят. Также те, кто раньше принял учение и обрил голову, на трапезе садятся в глубине зала; кто же принял учение и вошёл в монастырские ворота позже, садится ближе ко входу. Таково одно из неписаных правил, и этот тысячелетний кодекс дзена строго блюдётся. Слева от мастера, тоже полукругом, рассаживаются настоятель монастыря, учитель, администратор, наставник, эконом и ученики буддийской школы. Когда ответственный за дисциплину трижды ударяет чукби, монахи складывают ладони, возносят благодарения и расставляют миски; после очередного удара новоначальные разносят воду, рис, суп и закуски. Каждый наполняет свои четыре чаши: кладёт рис – ровно столько, сколько может съесть, наливает суп, берёт что-нибудь из закусок. Снова звучит чукби. Монахи опять складывают ладони, взывают к Будде и ботхисатвам, произносят мантру освобождения, после чего вслед за тройным ударом начинается трапеза.