Мандала

…В мире много постигших Путь буддийских монахов; каждый воцарился где-нибудь в горах, прослыл духовным учителем и наставляет ищущих Пути. Это прозвучит нахально, но чем больше появлялось на свете именитых монахов, тем сильнее меня одолевало разочарование. Я искал какого-нибудь тайного подвижника, чьё имя не предваряла бы вереница хвалебных эпитетов. Хотя многого я никогда не ждал, великие наставники не могли разрешить моего смятения. Никто со мной не говорил по-человечески. Все они лишь цитировали дошедшие до нас изустно поучения древних китайских мудрецов на мёртвом языке. Ударяли посохом о помост, гаркали «Катц!», хранили благородное молчание, хвастались своими знаниями иероглифических текстов. Однако это не был их собственный голос. Это были чужие голоса. Невозможно с помощью речей или книг открыть другому правду, истину или чему-то научить. Я успокаивал себя такими словами, но всё равно оставался какой-то осадок. Возможно, что-то есть. Нет, наверняка должно быть. Разве нам не просверлили уши, повторяя, что стоит пробудиться – и ты будда? Говорят, только пробуждённый может узнать пробуждённого… Но значит ли это, что непробуждённый так всю жизнь ничего и не поймёт? И что такое пробуждение? Неужели всё бесполезно? Жизнь конечна, человек в итоге умирает, мы прямо сейчас приближаемся к смерти. Каждый из нас абсолютно и всецело одинок, и даже тень умершего должна совершать свой путь в одиночку… Временами у меня возникали порывы уйти из монастыря, но этого делать было нельзя. Для меня это стало бы страшным поражением. Трусливым побегом. Когда борьба ради пробуждения оказывается напрасной, уж лучше принести своё тело в жертву Будде – сжечь себя вон в том храме вместе со статуей Просветлённого…

– Я согласен. Нужно учение, отвечающее духу времени. И ещё важен личный голос. Не выплюнутые кем-то объедки, а настоящий собственный голос, идущий из глубин открывшейся мудрости. И я против модернизации монастырей.

– Почему?

– Может, это моя любовь к старине – не знаю. Но разве правильно, если в монастырях появится яркий электрический свет, паровые котлы, а монахи будут шуршать своими робами в оборудованных на новый лад трапезных?

– А ты, оказывается, консерватор, Побун.

– Может, и так. Но взгляни вокруг. Как все живут? Воздух настолько отравлен выхлопными газами и дымом, что невозможно нормально дышать. Под предлогом модернизации и экономического развития разрушается старое. Люди сами себе роют могилу. Ладно светский мир – но посмотри, что происходит у нас. Идти пешком в гору, к монастырю, тяжело, но в этом есть определённый смысл. А тут якобы ради развития туризма прокладывают дороги, строят отели и развлекательные заведения и несут сюда всю мирскую грязь. Разве не так? А монастыри? Называют это реставрацией, ремонтом, а сами без разбора всё сносят и замазывают цементом, превращая чудесные храмы неизвестно во что. Лучше оставить всё как есть. Позволить горам и монастырям хранить их изначальный облик. Это лучшая модернизация. Что действительно нуждается в обновлении, так это люди. Порочная человеческая душа.

– Я понимаю тебя, Побун. Однако неужели монастырям обязательно существовать, как в эпоху династий, только потому, что это монастыри? Буддизм в одиночку застрял в девятнадцатом веке, если не дальше, и призывает весь мир брать с него пример. Религия должна идти в ногу со временем.

– Нельзя, чтобы религия следовала за потоком времени. Ведь её миссия – направить поток в нужное русло, если он собьётся с верного пути. Разве нет?

– Как сказать… Конечно, истина неизменна во все времена. Но вот способы её постижения – не должны ли они меняться? Взгляни на католицизм. Насколько он активен, полон жизни. Это бодрый малый, тогда как буддизм – старик на девятом десятке.

– Ну что ж, пускай, как ты говоришь, буддизм – древний старик. Допустим, он распрямит свою сгорбленную спину, и можно будет сносить горные храмы и возводить на их месте новые постройки. Однако модернизация и цивилизация не обязательно несут только добро. Конечно, они существуют на благо человеку, но они же делают его несчастным.

Каменный Будда одиноко стоял, превратившись в снежное изваяние. Мы обмели статую и расчистили снег вокруг. Потом сложили ладони и стали молиться. Где-то с треском ломались заснеженные ветви.

На другой день Сугван отправился в горы Чирисан, чтобы поселиться там в пещере.

Через несколько дней и я собрал котомку. Я пробовал настроиться, чтобы дойти до победного конца, однако безуспешно. Когда практикует группа, всё получается: если одолевают иллюзии и лень, все друг друга подстёгивают, подбадривают. Но выдержать одному в пустом зале для медитации, откуда все ушли, оставив лишь тени тяжёлых котомок, я не мог. Наверно, я родился перекати-полем.

5

Я бесцельно скитался, словно перелётная птица, не сумевшая нигде свить себе гнезда, а когда наконец вернулся в монастырь Пёгунса, то, к своему удивлению, застал там Чисана. Как и в нашу первую встречу, он сидел в углу гостевой с рюмкой в руке и с циничной ухмылкой на губах, будто потешался над самим собой.