Мандала

…В первом классе я ездил в Судокса на экскурсию. Величественные павильоны, крытые черепицей. Блестящие позолоченные будды, безмолвно восседающие на высоченных помостах. Сверкающие осколки солнечного света на бритых головах. Разноцветные картины. На одной из них – замахнувшийся огромным мечом великан с большими выпученными глазами. Рычащий тигр, вот-вот готовый броситься на тебя. А рядом – старик с белой бородой до самого пупа. Шестнадцать хмурых учеников Будды. Но что удивительно, я совсем не был напуган – наоборот, было такое чувство, будто я вернулся в дом, где когда-то жил. Долговязый человек с ясными глазами, одетый в серое турумаги[40], погладил меня по голове и пробормотал: «Лицо монашека. Лицо монашека». На меня напал страх, я оттолкнул его руку и бросился к друзьям. Это было очень странно – питать тёплую приязнь к грозным великанам на буддийских картинах и испугаться приласкавшего меня человека. А ведь он оказался провидцем. Я-таки стал монахом. Хотя нет. Он ошибся. Никакой я не монах.

Стоявший впереди человек уже подходил к контролёру. Внезапно Чисан развернулся и зашагал обратно к вокзалу – перекусить. В кошёлке не нашлось ни одной монеты. На него снизошло умиротворение. О-о, так вот как легко на душе, когда ветер в карманах! Ещё бы избавиться от этого бренного тела. Когда он вышел из закусочной, кто-то, примостившись рядом, подставил ему зонт. Это была женщина в годах, с хитрецой во взгляде. Она смотрела с характерным прищуром видавшей виды старой проститутки, в которой, однако, осталась ещё искра былой красоты.

– Откуда пожаловали?

– Простите.

– Чего извиняетесь? Я всего лишь спрашиваю, из какого вы монастыря.

– Не из какого. Потому и извиняюсь.

– Хо-хо, видали зануду! Ну а куда путь держите?

– Не знаю. Простите, виноват.

– Ай-ай… Жаль, голубчик.

Смерив его сочувственным взглядом, женщина развернулась и ушла. Автобус уже отъезжал, пробиваясь сквозь завесу дождя. Женщина вернулась. Тихо посмеиваясь, она вдруг по-дружески шепнула:

– Познакомить тебя с красоткой?

– Ну если бесплатно, давайте, – трагично, как солдат в ночь перед боем, ответил Чисан. Женщина снова прищурилась.

– Хо-хо. Вон оно как. Так и знала, что прикидываешься. Давай хотя бы за столько, – она подняла к его подбородку три пальца.

– Извините. Я же сказал – у меня правда ни гроша.

Ему в самом деле было неловко. Будь у него всего три тысячи вон, а лучше пять, он бы заплатил этой женщине комиссионные и перекинулся разок-другой в карты с какой-нибудь девчонкой, и та, снимая невезучую колоду, пережёвывала бы напрасную досаду на неприбыльный дождливый день; распил бы с ней пару бутылок сочжу и имел бы шанс послушать её историю… О-о, оказывается, это несподручно, когда ветер в карманах! Внезапно струи дождя ударили по щекам. Чисан закашлялся. Поливал дождь, однако на улице было оживлённо. Он смотрел на людей. Смотрел только на женщин. Только на их груди. Потом незаметно сунул руку в штаны и сжал съёжившийся мягкий комок плоти. Он мял его, с глубокой обидой глядя на качающиеся груди проходящих мимо женщин, на их налитые, будто готовые лопнуть, ягодицы. От его отчаянных манипуляций плоть понемногу набухала и твердела. О-о, так я живой! Трогая свой пробудившийся орган, он убедился, что жив, и тогда наконец вздохнул с облегчением.

– Никак досточтимый Чисан? – воскликнул кто-то, схватив его за рукав. Кто этот человек? Ученик из какого-нибудь монастыря? Чисан стоял и растерянно смотрел на мужчину, протянувшего ему руку.

– Не помните меня? Я Ильчжи. Мы вместе были в затворе в монастыре Ынчукса.

А, вспомнил. Досточтимый Ильчжи. Во время продвинутой практики в скиту при Ынчукса он заведовал там всеми делами. Та зима выдалась на редкость снежной. Тогда я был, так сказать, верующим благочестивым монахом. А потом встретил женщину – и пал. Меня лишили сана, и я живу как бродяга. Трусливая, гадкая жизнь. Я скучаю по ней. По девчонке, которая кричала посреди улицы, чтобы я вернул ей юбку… Как она сейчас?

– Волосы отрастил, в костюм нарядился – где ж тебя узнать? Ну, как оно так вышло?

– Так и вышло. Идём ко мне, вспомним былое.

Он поймал такси и подтолкнул Чисана.

– Семейная жизнь веселее монашеской? – спросил Чисан, подняв стакан с пивом.

Ильчжи вместо ответа рассмеялся. Это был безотрадный смех человека, сполна вкусившего житейских тягот. Хотя он и вернулся в мир, в его смехе сквозило ощущение тщеты мирской жизни и тоска по монастырю. Как кто-то сказал, человек, раз вошедший в монастырские ворота, даже возвратившись, не сможет забыть горы. Потому, возможно, он навсегла останется монахом.

– Знаешь, у каждого своя судьба. Быть ли монахом, вернуться ли в мир… Дал обеты Будде – и вон что в итоге. Просто плыву по течению… Я и денег заработал. Только мысль о горах сводит с ума. Увижу на улице серую робу – весь день всё валится из рук.

В комнату вошла молодая женщина.

– Познакомься, дорогая. Это мой старый друг по Дхарме.