Мандала

Я вышел из телефонной будки и направился в зал ожидания. Там было людно, как на рынке. Куда ехать?.. Посмотрев расписание, я пошёл на улицу и встал у стеклянной стены. Вдруг передо мной возник какой-то незнакомец в серой монашеской робе, с бритой головой, весьма потрёпанный на вид. О, кто это?.. Хе-хе, я ещё спрашиваю. Это же я сам. Ты – это и есть я. Внезапно всё показалось бессмысленным. Что сейчас для меня важно? А главное, что я должен делать?.. Я был одинок. Одиночество – постыдно. Рядом должно быть какое-нибудь живое существо. Вокруг полно людей. Но все они мне чужие. Хотелось впиться зубами в землю. Я стал припоминать знакомые лица и наконец вспомнил Пори. Вспомнил, как порвал её письмо. Но к моему одиночеству это не имело отношения. В итоге я позвонил ей. Я сам не представлял, что и как будет, когда встречусь с ней. Пожалуй, единственное, что было явью, это младенческий инстинкт, заставлявший меня искать у кого-нибудь утешения. И неважно у кого, не обязательно у Пори. Было бы мягкое, как пшеничная мука, тело и два тёплых соска, а имя и всё прочее не имело значения. Однако это было безнадёжно, как безнадёжно, самому не отдавая любви, ожидать её от другого. Я сплюнул: стало тошно от собственной хамской самости. Я встретился с мастером. Встретился с ней. Казалось, наконец завершил какое-то огромное дело, которое давно собирался осуществить. Но на душе по-прежнему лежала тяжесть. Было так одиноко, что хотелось грызть камни. Корень моего смятения найти не удалось, стало только хуже. Птица по-прежнему сидела неподвижно, и на самом деле вовсе ничего не решилось. Встретившись с ними, я только чётко убедился в двух вещах. Что я должен выстоять в одиночку. И что должен любить. Что преодолеть смятение никто, кроме меня самого, мне не поможет; что не надо ожидать от людей любви к себе, а нужно первым дарить любовь. Я убедился в этом. Можно ли убедиться, что живёшь? Бесспорно, я сейчас живу и дышу, но я убедился, что это не самая лучшая жизнь. Убедился, что невозможно знать, как на самом деле следует жить. Нет, конечно, я знаю как, но я убедился, что у меня нет мужества это осуществить. Что я боюсь. Страх рождает сомнения, сомнения рождают блуждания, блуждания рождают отчаяние, отчаяние рождает пустоту… Не потому ли мужчина и женщина ложатся в два слоя? Каждую ночь трутся плотью о плоть, проникают друг в друга, чтобы убедиться, что живут.

Кто-то громко окликнул меня: «Сыним!» Я обернулся.

Девушка, казалось вот-вот готовая заплакать, схватила меня за руку. Это была Пори. Она уже не была той девочкой со стрижеными волосами и тонкой, как стебель космеи, шеей, выглядывающей из белого воротничка, какой я встретил её в монастыре Пёгунса. И уже не был тем ясноглазым учителем. Я уронил взгляд себе под ноги.

– Куда вы едете? – спросила Пори, отпуская мою руку.

– Не знаю, – тихо ответил я.

Ненадолго повисла тишина. Казалось, Пори о чём-то размышляет. Наконец, будто что-то решив, она схватила меня за рукав:

– Может, пойдём в кафе?

Я неловко улыбнулся.

– Не стоит. Мне уже пора.

– Вы же сказали, что не знаете, куда ехать.

Пори едва заметно улыбалась. Я снова опустил взгляд.

– Да нет, теперь, похоже, знаю.

– Странный вы, Побун-сыним. Будет вам, идёмте!

Она потянула меня за рукав. Я пошёл за ней, как щенок.

Мы пересекли площадь, вошли в чайную на цокольном этаже и сели в углу друг напротив друга.

– Вы что-то совсем спали с лица, – сказала Пори.

Она вдруг показалась мне старшей сестрой. Страшно захотелось курить. Я достал из поясного мешочка сигареты. Пори изумлённо посмотрела на меня.

– Вы так изменились!

Я вытянул спички. Первая сломалась. Разозлившись, я достал другую и яростно чиркнул. Вспыхнуло пламя. Я жадно затянулся.

– Хочешь сказать, повзрослел? «Изменился» звучит как-то…

Пори покачала головой.

– Нет. У вас лицо мрачное… Глаза потухли.

Я молча курил. Пори тоже молчала. Мы сидели, не говоря друг другу ни слова, как разругавшаяся пара. К нашему столику, за которым царило это странное противостояние, подошла официантка.

– Что желаете?

Она рассматривала меня и Пори, сгорая от любопытства.

– Кофе, пожалуйста, – сказала Пори.

Я хотел было заказать виски, но передумал и сказал: «Мне тоже».

Когда, отхлебнув кофе, я зажёг вторую сигарету, Пори пробормотала, будто говоря сама с собой:

– Даже не знаю… Вы были таким благочестивым… А теперь вон курите…

У меня вырвался смех.

– Я ещё и выпиваю.

Пори не притрагивалась к кофе. Она не отрывала взгляд от кружки, обхватив её ладонями, будто какое-то сокровище.

– Ты знаешь Чисана? – спросил я.

– Да.

– И что ты о нём думаешь?

– То есть как – что?

– Думаешь, он отступник?.. Какой-то пропащий монах, которому нет спасения?

– Не знаю. Кажется, в нём что-то есть… Но я считаю такое отношение к жизни неправильным.

Я раздумал рассказывать ей о смерти Чисана.

– У него случилось кое-что важное.

– Что?

– Пробуждение.

Пори отпустила чашку и изумлённо посмотрела на меня.

– Что думаешь?

Она не ответила.