Мандаринка на Новый год

– Были показания. – Ник старался говорить ровно. – Я Владимиру Алексеевичу всё объяснил. И он принял мои доводы. Мальчик себя нормально чувствует. Я был у него сегодня в реанимации… – А вот последнюю фразу он напрасно сказал, наверное. Ему же строго-настрого запретили…

– Я знаю.

Дама на удивление спокойна, и это даже неожиданно. Ник же ожидал повышенного тона, крика.

– Владимир Алексеевич сказал, что аппендицит лопнул прямо во время операции. Что была реальная угроза воспаления брюшной полости. И даже заражения крови.

Ого, заведующий постарался – нагнал жути. Ну, и почти не соврал: чуть сгустил краски, может быть.

– Да, всё верно, аппендикс лопнул. Поверьте, – Ник изо всех сил пытался, чтобы голос его звучал убедительно, – я бы не стал без веской причины трогать вашего сына. Но ждать действительно было нецелесооб…

– Простите меня… – Дама вдруг всхлипнула, шагнула к нему и…

Этот модный кашемировый шарф матушка ему подарила на Новый год. И теперь в него громко и не стесняясь рыдала мама Ильи Луцыка. А Ник просто не знал, что делать – стоял столбом. Ну не отталкивать же? И уж тем более не обнимать.

– Вы простите… я на вас тогда накинулась… Просто вы так похожи… – слышалось между всхлипами. – Илья – это всё, что у меня осталось после Серёжи… А ваш отец не виноват, я знаю… Просто… я так испугалась, знаете… ваша фамилия… как предвестник смерти… нет, не так… Господи, простите меня – несу всякую чушь…

Так продолжалось еще пару минут. Ник стоял всё это время молча. Он понятия не имел, как на такое можно и нужно реагировать. Все, любые действия казались сейчас нелепыми и неправильными. Но когда мимо прошёл, бросив косой любопытный взгляд, его коллега, Ник не выдержал, аккуратно взял плачущую женщину за локоть.

– Послушайте, Татьяна…

– Да-да, простите…

Она просто зациклилась на этом «простите». Но отстранилась так же резко, вытерла мокрые щёки. – Я… я просто…

– Всё в порядке. – Так принято говорить, кажется?

– Да уж, теперь точно в порядке. – Она вдруг усмехнулась сквозь слёзы. – Это всё нервы, правда. Это срыв. – Она помолчала немного. – Знаете, наверное, это судьба. Я была несправедлива к вашему отцу. Судьба дала мне шанс исправиться. Правда, я им… своеобразно воспользовалась. Вы простите меня, Николай Глебович?

– Вам не за что… Да, конечно, – кивнул он, поняв, что так будет проще и быстрее.

– И перед отцом извинитесь за меня. Я знаю, что он сделал всё, что мог. И даже больше, наверное. Я, правда, не уверена, что он помнит…

– Он помнит.

– Ваш отец очень… очень талантливый доктор. Просто… просто нам не повезло. – Татьяна прерывисто вздохнула. – Николай Глебович, могу я вас просить быть нашим лечащим врачом?

Он удивился, но решил не спорить.

– Да, конечно.

– Спасибо.

– Тогда, на правах вашего лечащего врача… Не знаю, сказал ли вам Владимир Алексеевич, но паховый канал я тоже подшил, чтобы два раза не резать.

– Вы замечательный доктор. Как и ваш отец.

Чудны дела твои, господи. Николай посмотрел, как мадам Луцык зашла в вестибюль больницы. Он повернулся и тут увидел, что в паре шагов от него стояла Люба. По всей видимости, она ожидала окончания разговора. А у него сегодня образцово-показательные выступления, видимо. Ник шагнул к ней навстречу.

– Привет.

– Привет.

Она невозможно хороша – румянец, растрёпанные мартовским ветром волосы, ярко-синий воздушный шарф и клетчатое пальто. Тонкая талия перехвачена кожаным ремнём.

Николай зачем-то посчитал нужным объяснить:

– Это была мама пациента. Я… ее сына сегодня срочно прооперировал. Гнойный аппендицит.

– Ясно. Часто у тебя… такое?

– Впервые. Но вообще рядовой случай.

– Впечатляет.

Иронизирует? Серьёзно? Но зачем она здесь?

– Ник, послушай, я приехала, чтобы… – Люба словно прочитала его мысли. – В общем, я хочу попросить у тебя прощения.

Сегодня его день. Все у него прощения просят. Ник качнул головой.

– Это необязательно.

Люба немного смешалась. Ник смотрит не на нее, а почему-то в сторону. Ему ужасно идёт короткое двубортное тёмно-серое пальто, и даже торчащий из-за воротника капюшон неизменной толстовки – сегодня кирпично-красной – не портит.

– Ты хочешь сказать, что ты на меня… что я тебя… не обидела тогда? В нашу… последнюю встречу?

Он какое-то время еще смотрит мимо нее. А потом всё-таки переводит взгляд и улыбается. Губы дрогнули, и в лице его, в глазах вдруг появилось что-то совсем детское. Некоторая растерянность и…

– Обидела.

Он сказал это так, что она просто не смогла устоять на месте. Встала на цыпочки, руки опустила ему на плечи, притянула к себе и шепнула в многострадальный кашемировый шарф:

– Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало! Странно, неправильно и непривычно быть без нее.

Они стояли так, обнявшись – стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было всё равно. Он прикрыл глаза и прижался щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо…

Она чуть приподнялась, чтобы дотянуться губами до уха.

– Простил?