Мандарины

Я опустила голову. «И верно, — подумалось мне. — Ничто никогда не имеет столь важного значения, как мне представляется. Я уеду, вернусь, все проходит, ничего не происходит». Вот и наш разговор тет-а-тет остался уже в прошлом. Пора было возвращаться домой к ужину. Доверительную близость этого часа мы могли бы продлить до зари, а может и дольше. Но из-за множества причин не стоило даже пытаться. Не стоило? Во всяком случае, мы не попытались.

— Пора идти на поиски остальных, — сказала я.

— Да, — согласился Анри, — пора.

Мы молча дошли до метро, где и встретились с остальными.

Встреча Робера и Лафори проходила с ярой учтивостью; ни один из них не повышал голоса, но оба именовали друг друга военными преступниками. В заключение Лафори сказал опечаленным тоном: «Мы будем вынуждены перейти к атаке». Это не помешало Роберу с воодушевлением готовить митинг, намеченный на июнь. Между тем как-то вечером, после долгого заседания с Анри и Самазеллем, он внезапно спросил меня:

— Я прав или нет, организуя митинг? Я с изумлением взглянула на него:

— Зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Затем, чтобы ты ответила, — улыбнулся он.

— Вам лучше знать.

— Никому ничего не дано знать.

Я не спускала с него недоуменного взгляда:

— Отказаться от митинга, не значит ли это отказаться от СРЛ?

— Так оно и есть.

— После вашего спора с Лафори вы подробнейшим образом объясняли мне, почему и речи не может быть о том, чтобы вы уступили. Что нового произошло?

— Ничего не произошло, — ответил Робер.

— В чем же дело? Почему вы изменили мнение? Вы не считаете больше возможным навязывать свою волю коммунистам?

— Напротив; в случае успеха не исключено, что они не станут порывать с нами отношения. — Запнувшись, Робер продолжал в нерешительности: — Я сомневаюсь относительно всего в целом.

— Относительно движения в целом?

— Да. Бывают моменты, когда я задаюсь вопросом, а не утопия ли это — социалистическая Европа? Хотя любая не реализованная еще идея необычайно похожа на утопию; ничего никогда нельзя было бы добиться, если считать невозможным все, кроме того, что уже существует.

Казалось, он возражал невидимому собеседнику, а я спрашивала себя, отчего вдруг у него появились такие сомнения. Он вздохнул:

— Не так-то легко отличить действительную возможность от мечты.

— А разве Ленин не говорил: «Надо мечтать»?

— Да, но при условии, что серьезно веришь в свою мечту; и в этом весь вопрос: достаточно ли серьезно я в нее верю?

Я с удивлением смотрела на него.

— Что вы хотите сказать?

— В чем причина моего упорства, что это: вызов, гордыня или потворство самому себе?

— Странно, что у вас возникли такого рода сомнения, — заметила я. — Не в ваших правилах остерегаться самого себя.

— Но я остерегаюсь своих правил! — возразил Робер.

— В таком случае остерегайтесь и этого недоверия к себе. Быть может, вы склонны отступить, опасаясь поражения или из страха перед лавиной осложнений.

— Возможно, — признал Робер.

— Думаю, вам не доставляет удовольствия мысль о том, что коммунисты собираются начать кампанию против вас?

— Нет, удовольствия мне это не доставляет, — согласился Робер. — Столько усилий приходится прилагать, чтобы тебя поняли! А с ними постоянно будут возникать наихудшие недоразумения. Да, — добавил он, — возможно, во мне говорит писатель, трусливо советуя политическому деятелю смириться.

— Вот видите, — сказала я. — Если вы начнете перебирать свои мотивы, вам не выйти из этого. Оставайтесь на объективной позиции, как сказал бы Скрясин.

— Увы! Такая позиция слишком неустойчива! — возразил Робер. — Особенно когда располагаешь неполной информацией. Да, я верю в успех европейских левых сил, но не потому ли, что я убежден в их необходимости?

Меня смущало то, что Робер ставит вопрос таким образом. Он рьяно упрекал себя в том, что простодушно поверил в добрую волю коммунистов, но разве этого достаточно, чтобы до такой степени заставить его усомниться в себе? Впервые за всю нашу жизнь я видела, что его прельщает не требующее большой затраты сил решение.

— Когда вы надумали отказаться от СРЛ? — спросила я.

— О! Ничего определенного я не надумал, — ответил Робер. — Я просто задаюсь вопросом.

— С каких пор вы задаетесь таким вопросом?

— Да уже дня два-три, — сказал Робер.

— И без особой на то причины?

— Без особой причины, — улыбнулся он. Я внимательно посмотрела на него.

— А не означает ли это всего-навсего, что вы устали? — спросила я. — У вас усталый вид.

— Верно, я немного устал, — признался он.