Мандарины

Иветта проводила его в кабинет, быть может, Дюбрей вернется только вечером, а у Анри было много работы; но для него не существовало ничего — ни «Эспуар», ни СРЛ, ни Трарье, ни Люка, ничего, кроме Дюбрея; с той давней весны, когда он влюбился в Поль, Анри никогда так страстно не жаждал чьего-то присутствия. Он сел в кресло, в которое садился обычно; но сегодня мебель, книги насмехались над ним: все сообщники! На сервировочном столике Анна привозила ветчину, салаты, и они весело, по-дружески, ужинали: какой фарс! У Дюбрея были союзники, ученики, орудия, но ни одного друга. Как хорошо он умел слушать! Как доверительно говорил! И при первом же случае готов был наплевать на вас. Его пылкое радушие, и эта улыбка, этот взгляд, на которые вы попадались, они всего-навсего отражали тот горячий интерес, который он проявлял ко всему миру. «Он знал, как я дорожу газетой! И украл ее у меня!» Возможно, это он предложил заменить Люка Самазеллем; вам надо встретиться с Трарье, советовал он, так он обезопасил себя, а сам дал Трарье инструкции. «Заговор, ловушка. А раз попав в западню, как из нее выбраться? Выбирая между Самазеллем и банкротством, я должен предпочесть Самазелля: вот тут он здорово удивится». Анри искал резкие слова, чтобы бросить в лицо Дюбрею свое решение; однако не было в его гневе ничего стимулирующего; напротив, он чувствовал себя опустошенным, измученным и даже слегка напуганным и униженным, словно после долгих часов борьбы его только что вытащили из зыбучих песков. Хлопнула входная дверь, и он вцепился ногтями в подлокотники кресла: ему отчаянно хотелось заставить Дюбрея разделить тот ужас, который он ему внушал.

— Давно вы меня ждете? — спросил Дюбрей, протягивая ему руку. Анри машинально пожал ее: та же рука, то же лицо, что и вчера; даже все зная, ничего нельзя было разглядеть сквозь маску.

— Не очень давно, — прошептал он. — Мне надо было срочно поговорить с вами.

— Что случилось? — спросил Дюбрей тоном, великолепно изображающим участие.

— Я только что от Трарье. Выражение лица Дюбрея переменилось.

— Ах, вот в чем дело! Вы уже не выдерживаете? А Трарье чинит препятствия? — с тревогой в голосе спросил он.

— Теперь все ясно! Вы утверждали, будто он готов поддержать «Эспуар» без всяких условий, а он требует, чтобы я взял Самазелля. — Анри пристально смотрел на Дюбрея: — Похоже, вы были в курсе.

— Я в курсе с июля, — сказал Дюбрей. — И сразу же принялся искать деньги в другом месте. Я думал, Мован даст мне их, он почти обещал; но я только что виделся с ним, он вернулся из путешествия и, похоже, так и не принял решения. — Дюбрей с тревогой взглянул на Анри. — Вы можете продержаться еще месяц?

Анри покачал головой.

— Это исключено. Почему вы не предупредили меня? — сердито спросил он.

— Я рассчитывал на Мована, — ответил Дюбрей. Он пожал плечами: — Должно быть, мне следовало предупредить вас. Но вам известно, что я не люблю признавать себя побежденным. По моей вине вы попали в трудное положение, и я поклялся вытащить вас из него.

— Вы говорите об июле, но Трарье утверждает, что вообще никогда не собирался оказывать нам ничем не обусловленную поддержку, — сказал Анри.

— В апреле, — с живостью возразил Дюбрей, — речь шла лишь о политической линии газеты, и он целиком принимал ее.

— Вы гарантировали мне гораздо большее, — заметил Анри. — Трарье не должен был ни во что вмешиваться, ни в какой области.

— Ах, послушайте! Насчет апреля мне не в чем себя упрекнуть! — сказал Дюбрей. — Я сразу же посоветовал вам пойти и лично объясниться с Трарье.

— Вы говорили с такой уверенностью, что всякое объяснение казалось излишним.

— Я говорил то, что думал, и так, как думал, — возразил Дюбрей. — Я мог ошибаться: никто не безгрешен. Но я не обязывал вас верить мне на слово.

— Обычно вы не совершаете столь грубых ошибок, — заметил Анри. Дюбрей вдруг улыбнулся:

— Что вы хотите сказать? Что я умышленно солгал вам?

Он сам произнес это слово; достаточно было ответить: «Да» — как просто; но нет, это невозможно: во всяком случае, не в ответ на эту улыбку, не в этом кабинете, не так.

— Я думаю, что вы приняли свои желания за действительность, не заботясь при этом о моих интересах, — сдержанно произнес Анри. — Трарье платил: на каких условиях, вам, по сути, было все равно.

— Возможно, я принял свои желания за действительность, — согласился Дюбрей. — Но клянусь вам, что, если бы я хоть на секунду заподозрил то, что затевал Трарье, я тут же отказался бы от него со всеми его миллионами.

В голосе его звучала горячая уверенность, однако Анри она не убедила.

— Сегодня же вечером я поговорю с Трарье, — сказал Дюбрей, — а также с Самазеллем.

— Это ничего не даст, — возразил Анри.

Ах, разговор пошел не по тому пути; нелегко перейти от слов, которые говоришь про себя, к тем, которые произносишь вслух. «Заговор!» Это показалось вдруг чудовищным, едва ли не безумным. Дюбрей, разумеется, никогда не говорил себе, потирая руки: «Я готовлю заговор». Если бы Анри осмелился бросить ему в лицо это слово, Дюбрей только улыбнулся бы.