Мандарины

— Я и не забываю, — сказал Анри.

— Знаю, но... — И снова Ламбер заволновался: — Например, твой репортаж о Португалии, он очень хорош, но я вспоминаю страницы о Сицилии прежних времен. Жаль немного, что теперь у тебя нет ничего похожего.

— Если когда-нибудь ты отправишься в Португалию, тебе не захочется описывать гранатовые деревья в цвету.

— Ах! Мне хотелось бы, чтобы у тебя вновь появилось такое желание, — настойчиво произнес Ламбер. — А почему нет? Имеем же мы право прогуливаться по берегу моря, не беспокоясь о цене сардин.

— Суть в том, что я не смог, — сказал Анри.

— В конце концов, — с жаром продолжал Ламбер, — мы участвовали в Сопротивлении, чтобы защитить личность и право индивида быть самим собой, быть счастливым; настало время пожинать, что посеяли.

— Беда в том, что существует несколько миллиардов индивидов, для которых это право остается мертвой буквой, — возразил Анри, пожав плечами. — Думаю, именно потому, что мы начали проявлять интерес к ним, мы уже не можем остановиться.

— В таком случае каждый должен ждать, пока все станут счастливыми, прежде чем самому попытаться стать счастливым? — спросил Ламбер. — Искусство и литература отложены до золотого века? А между тем именно теперь мы, как никогда, нуждаемся в них!

— Я не говорю, что не надо писать, — ответил Анри. Он задумался. Упрек Ламбера задел его за живое; да, о Португалии можно было сказать множество других вещей, и он не без сожаления отказался от них. Деятель искусства, писатель: вот кем он хотел стать, не следует забывать об этом. Когда-то он дал себе грандиозные обещания: пришло время держать их. Успехи молодости, весьма своевременная книга, которую расхваливали на все лады: ему хотелось совсем иного. — Кстати, — продолжал он, — я как раз занят тем, что пишу роман по твоему вкусу. Роман, свободный решительно от всего, где я рассказываю разные вещи ради собственного удовольствия.

— Правда? — спросил Ламбер. Лицо его просияло. — Ты много написал? Как идет работа?

— Начало, как всегда, вещь немного неблагодарная, но дело движется! — сказал Анри.

— О! Я чрезвычайно доволен! — обрадовался Ламбер. — Так было бы жаль, если бы ты позволил съесть себя!

— Я не позволю себя съесть! — ответил Анри.

— Как продвигается твой веселый роман? — спросила Поль.

— Двигается потихоньку, — отвечал Анри.

Она улеглась на кровати у него за спиной, и он ощущал на своем затылке ее задумчивый взгляд; взгляд бесшумен, и со стороны Анри было бы несправедливо прогнать ее, но это тяготило его. Он сделал усилие, чтобы сосредоточить свое внимание на романе. В течение этого месяца он принял решение, он смирился, согласившись избрать временем действия своей истории 1935 год; возможно, то была ошибка, вот уже несколько дней фразы не сходили с кончика его пера, не желая ложиться на бумагу.