Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству

– Я так и сделаю, – тоненько, почти визгливо крикнула она и отключилась.

Почему-то она ждала от него других слов. Не утешения, но чего-то особенного, а получилось так, словно на мороз выскочила и окоченела до судорог.

Пелена на небе вдруг разорвалась, и в лицо ударил нежный утренний свет.

– Здравствуй, солнце, – вслух сказала Настя, жмурясь.

– И тебе здравствуй, – сипло раздалось рядом.

Она вздрогнула. Из солнечного сияния выдвинулась невысокая, широкоплечая фигура с собакой. Мужичок с помятым лицом и в не по росту большой, замызганной куртке грустно смотрел на нее, теребя в руках поводок. Собака была непонятной породы, большая, грязная, рыжая, с висячими ушами и умным взглядом.

– Дамочка, купите собачку, – просипел мужичок.

Собака вдруг положила голову на колено Насти, глянула в лицо, задирая брови, от чего собрался в складки перепачканный мохнатый лоб, и почти по-человечьи вздохнула, как вздыхает путешественник, вернувшийся домой из долгой-долгой поездки.

– Друзей продаете? – Она осторожно почесала собаку за ухом, где было почище. И та, часто-часто заскоблив хвостом по земле, жарко лизнула ладонь.

– Так ить, – он потерянно развел руками, – жись такая.

– Сколько? – полезла в карман Настя.

– А сколько не жалко.

Она выгребла несколько бумажных купюр и всю мелочь.

– Благодарствую, – он протянул ей поводок.

– Не нужно. Оставьте друга себе.

– Но как же? – озадачился мужичок. – Я ж его продал.

– Считайте это новогодним подарком.

– Ага, – он зачарованно смотрел на деньги, уже став их полноправным владельцем, но разрушение сделки немилосердно требовало от его трепетно-справедливой души их возврата. Мучительная гримаса прошла по лицу мужичка и тут же сошла, оставив просветление. – Вы тут приглядите за ним. Я долг отдам и вернусь. Хорошо? Одна нога там, другая здесь.

Он вручил ей поводок, оказавшийся обычной бельевой веревкой, давно потерявшей свой истинный цвет, хлопнул пса по загривку:

– Его Жирафом зовут.

– Что? – вздрогнула Настя. – Жираф?

Пес звонко гавкнул и взволнованно задышал, подтверждая правильность клички, запрыгнул на скамейку и, постаравшись как можно большим участком тела улечься на Настю, устроился рядом.

Мужичок кивнул и прытко засеменил по тропинке. У поворота чуть задержался, глянул на них ласково и исчез.

Прождала она его около часа, постепенно осознавая, что хозяин пса не вернется. И когда бег вокруг скамейки уже не согревал, Настя, привязав конец поводка к ошейнику, чтобы не волочился по земле, с чувством выполненного долга отправилась домой, совершенно искренне предполагая, что Жираф последует ее примеру и тотчас помчится к своему непутевому хозяину. Но пес увязался следом, усиленно виляя хвостом и заглядывая в лицо.

Убедительное вразумление, что им не по пути, и он должен вернуться к хозяину, на пса не действовало, а привязать его в такой холод у нее не поднималась рука. Так они и дошли до подъезда.

– Я не люблю собак, – сказала она ему. – Понимаешь? Иди домой.

Но пес не сводил взгляда с двери, явно собираясь проскользнуть в подъезд первым.

– Чего, мать, скотиной обзавелась? – раздался сзади чуть охрипший голос местной бомжихи Мани, пару месяцев назад прибившейся к микрорайону.

– Нет, – она обернулась. – Просто составил мне компанию.

Маня, всегда зябнувшая, одевалась во все, что было, и от этого многослойного буйства одежды походила на колобок. Несколько платков матрешечно и обильно кутали ее голову так, что оставалась только узкая щелочка для глаз и носа.

– А ну пшел! – Она грозно топнула разношенным, облезлым сапогом.

Пес дрогнул всем телом, но не сдвинулся с места, продолжая смотреть на дверь. Хвост, только что кокетливо гнувшийся кончиком в завиток, поджался, а задние ноги мелко, почти незаметно задрожали.

– Вот же скотина, – прогнусавила Маня. – Ничего, мы его сейчас.

Она неповоротливо закачалась, тяжело поворачиваясь в поисках чего-нибудь тяжелого.

– Не надо. Он сам уйдет. Не гоните его, – торопливо сказала Настя, ощущая внутри непонятную тоску. – Вы его придержите, чтобы в подъезд не зашел.

– Придержу, – охотно согласилась Маня и, с трудом нащупав огромными брезентовыми рукавицами поводок, торжественно потрясла им, словно трофеем. – Иди.

Настя скользнула в подъезд, оставляя за дверью бессмысленную суету неправильно начавшегося утра и свои переживания по поводу обретения и потери. Квартира встретила ее теплом и одиночеством. Серые утренние тени лежали на стенах. Было тихо. Увитая мишурой елка в углу смотрелась чужеродно.

– Напиться, что ли? – сказала она вслух.

И вдруг накатило бессмысленное сожаление, что не пересилила себя, не прикоснулась к жирафу. Не почувствовала, каково это – погладить пятнистую шкуру животного из страны, в которой она, возможно, никогда не побывает. Теперь навсегда, до самой смерти это упущенное будет ранить, как горошина под перинами у принцессы, когда спать можно, но болит все тело.

В дверь замолотили чем-то тяжелым и мягким, но, разглядев звонок, вдавили что есть дури кнопку, от чего он забился в истеричном щебете.