Мандолина капитана Корелли

Он исполнял ей – обычно в мелодраматическом ироничном стиле – сентиментальные песни забытых времен; он понимал, что голос у него не сильный, и просто хотел рассмешить ее:

Alma del core, spirito dell'alma
Sempre constante, t'adorero
Saro contento nel mio tormento
Se quel bel labro baciar potro…

[144]

Когда от вина ей становилось фривольно и легко, он пел:

Danza, danza fanciulla, al mio cantar;
Danza, danza, fanciulla gentile, al mio cantar.
Gira legera, sotile al suone, al suone del ondo del mar…

[145]

И в самом деле, издали доносился шум моря, а Пелагия комически вальсировала по избушке, выделывая пируэты и хихикая, призывно надувала губки, изображая военных шлюх, которых так часто видела, корчила рожицы и посылала воздушные поцелуи солдатам, с грохотом проносившимся мимо на грузовике.

Временами Корелли охватывала грусть, он становился сентиментальным, размышляя над извечной невозможностью их преданной любви, и его светлый тенорок наполнялся трагическим звучанием, от которого подкатывали слезы – если не к глазам Пелагии, то к его собственным. Это было «время плакать», и он пел «Donna non vidi mai…» [146]не потому, что она была печальной – такой она не была, – но оттого, что это пелось «анданте ленто» и здесь был простор для максимального выражения «con anima» [147]в припеве «Manon Lescaut me chiamo». [148]Все их любовные разговоры начинались словами «после войны».

«После войны, когда поженимся, мы будем жить в Италии? Там есть чудесные места. Отец считает, что мне там не понравится, но мне понравится. Пока я с тобой. После войны, если у нас будет девочка, мы сможем назвать ее Лемони? После войны, если у нас родится сын, мы должны будем назвать его Яннис. После войны я буду говорить с детьми по-гречески, а ты можешь говорить с ними на итальянском, и так они вырастут двуязычными. После войны я напишу концерт и посвящу его тебе. После войны я выучусь на доктора, и мне безразлично, что женщин не допускают, я всё равно это сделаю. После войны я получу работу в женском монастыре, как Вивальди, буду учить музыке и все девочки влюбятся в меня, а ты будешь ревновать. После войны давай поедем в Америку, у меня родственники в Чикаго. После войны мы не будем воспитывать наших детей в какой-то религии, они сами решат, когда повзрослеют. После войны у нас будет свой мотоцикл, и мы поедем по всей Европе, ты сможешь давать концерты в гостиницах, и на это мы будем жить, а я начну писать стихи. После войны я достану мандолу, чтобы играть музыку Для альта. После войны я буду любить тебя, после войны я буду любить тебя, я буду любить тебя бесконечно – после войны».

46. Кроликос

На вершине горы Энос Алекос поднялся на рассвете со своей постели из шкур и напомнил себе, что нескольких коз нужно доить получше, если он хочет сделать хоть немного сыра. Но прежде всего пора выйти с ружьем и проверить, все ли его подопечные на месте. Совсем недавно там были люди, называвшие себя «боевиками», – они появились из ниоткуда и пытались украсть его коз. Он уже пристрелил двоих и оставил их тела стервятникам.

Алекос не понимал этого. Такого не случалось со времен его прапрадеда – с тех дней, когда боевики назывались грабителями. Ну ничего, благодаря похитителям коз он приобрел два новых ружья и много патронов и очень сильно сомневался, что боевики когда-нибудь вернутся. От человека требуются невероятные упорство и выносливость, чтобы взобраться на эту гору, и, возможно, он пристрелил тех, у кого самые сильные ноги и легкие.

Возможно, это как-то связано с войной. Он и раньше заприметил, что, наверное, идет война, потому что иногда по ночам все небо освещалось далекими прожекторами и очень часто видел вспышки ружейного огня, которые сопровождал далекий грохот. Восхитительно и увлекательно было сидеть ночью перед хижиной, смотреть на фейерверк и есть сыр, обмакивая его в оливковое масло с чабрецом. Он чувствовал себя не так одиноко и грустно мечтал, чтобы война закончилась не раньше праздника святого. Когда на гору пришел доктор, то подтвердил, что на самом деле идет война, и сказал, что некоторые голодают так ужасно, что ребятишки вырастают прямо в маленьких старичков с жидкими бороденками и сутулыми спинками. Казалось, желудки говорят им, что незачем беспокоиться о юности, и, похоже, скоро мать-природа присмотрит за тем, чтобы малыши выходили из своих матушек уже заколоченными в ящик.

Когда над головой рычали «либерейторы», он не обращал на них особого внимания, потому что летали они часто, парами или тройками, исчезая, как шумливые летучие мыши, в направлении материка.