Мандолина капитана Корелли

– У нас на Кефалонии это не носят. – Он показал на картинку в рамке на стене: юноша в штанах до колен, с белым кушаком, в мягкой шапочке на голове и жилете с двумя широкими рядами серебряных пуговиц.

– Наш одежда, – объяснил он, – но только праздник. Мы одеваться, как вы. Я давать вам одежда, вы давать мне фустанелла, идет?

Доктор всегда мечтал иметь фустанеллу и никогда не мог себе этого позволить. Отправляясь за обычной одеждой, он проговорил: «Благодарю тебя, Вистон Цорциль», подняв глаза к небесам, словно Черчилль был божеством. Когда-нибудь он поразит всех на празднике. Доктор усмехнулся, предвкушая это удовольствие. Завсегдатаи кофейни подумают, что он перестал быть европеизированным алафранга [151]и превратился в традиционалиста – фустанеллафорои. [152]Он подумал, где бы еще достать цибуки – такую искусно сделанную традиционную трубку, – чтобы завершить картину.

Совсем не просто оказалось втиснуть шпиона в одежду человека меньших объемов. Слабым утешением послужило только то, что оба носили шляпы одинакового размера. На рассвете англичанин отбыл в Аргостоли, упакованный в брюки с отворотами, доходившие ему до середины розовых икр, и в незастегнутый пиджак; свое оборудование он нес в дерюжном мешке, также выданном доктором, который отпустил его только после того, как снабдил серьезным напутствием:

– Слушайте, окей? Ваш акцент – ужасный-ужасный. Не говорить, понимать? Вы тихий, пока не научиться. Еще – берегитесь наши боевики. Они есть воры, не есть солдаты, они говорить «коммунист», но они есть воры. Они не есть хотеть воевать, понимать? Итальянцы – окей, немцы – нехороший, понятно?

И вот так вышло, что лейтенант «Кролик» Уоррен, направленный от Королевских гвардейских драгун в помощь британскому спецотряду, с поразительной инициативностью и беспримерной наглостью обустроился в большом доме, где уже размешались четыре итальянских офицера. Он приводил их в замешательство и смущение, пытаясь общаться с ними на латыни, и каждую неделю совершал долгий переход к заброшенной лачуге, где смонтировал свою рацию и зарядное устройство. Он докладывал Каиру, во всех деталях информируя о количестве и перемещениях войск, на тот случай, если союзники примут решение о вторжении в Грецию вместо Сицилии.

Одинокая жизнь, раздражавшая до того, что можно сойти с ума, – но, быть может, сумасшествие и служило лучшей маскировкой. С нательным поясом, полным золотых соверенов, он пешком исходил всю Кефалонию и пару раз поднимался на гору Энос, чтобы отдать дань уважения своему первому хозяину, которого так и не смог до конца убедить, что он не ангел. Иногда он присоединялся к удобно странствующему отцу Арсению и сходил за еще одного пророчествующего религиозного фанатика.

Рация ни разу не подвела его. Это была «Браун Б-2» – всего две лампы «Локталь», антенна – совершенно как бельевая веревка, работала от сети или шестивольтового аккумулятора и при пустяковом весе в тридцать два фунта была чудом миниатюрности.

47. Доктор Яннис дает совет дочери

Доктор Яннис набил трубку смертоносно-едкой смесью, которая в дни оккупации сходила за табак, примял ее и раскурил, неблагоразумно глубоко затянувшись. От резкого дыма, обжегшего горло, он выпучил глаза, поперхнулся, схватился рукой за горло и зашелся в кашле. Бросив трубку на пол, он пробормотал: «Кал, сущий кал! До чего же докатился свет, если я дошел до курения экскрементов? Ну всё, больше не курю».

Последнее время трубка доставляла ему больше мучений, чем утешения. Одно только то, что невозможно достать ершики для чистки трубки, – и он опустился до рысканья по саду в поисках птичьих перьев. Он даже подкупал маленькую Лемони, чтобы та ходила на берег искать их, а это влекло за собой необходимость склонять Пелагию к приготовлению маленьких медовых пирожных, которые любила Лемони. Цепочка грозила превратиться в бесконечную и неуправляемую коррупцию. Он попытался разрубить гордиев узел, прекратив чистить трубку, но в результате пришлось вдыхать неописуемо противные, ужасно горькие и жутко склизкие комочки непрогоревшего табака. Его начинало тошнить, как бестолковую собаку, слопавшую перец «чили», смоченный в бензине; помимо всего прочего, курить такой табак – все равно что позволить дилетанту удалять воспаленные миндалины. Доктор с раздражением чувствовал, что его предали. Трубка была настоящий «Сен-Клод», он купил ее в Марселе, и предполагалось, что она будет верным другом. Конечно, она обгорела по краям, и черенок пожелтел и был обкусан, но прежде она никогда не нападала на него с такой злобой. Он оставил ее лежать на полу и вернулся к своим записям: