Манекен за столом. Роман-антиутопия. Часть 1 (СИ)

Мы стали баловаться, играя, шаловливо отталкивая друг друга, обмениваясь невидимыми друг другу взглядами, так, что у меня вновь занялось дыхание, и это продолжалось очень долго, я потерял счёт времени, да и какое это имело значение, ничего не имело значения, кроме этой расслабленной игры, когда время от времени тело охватывала морозящая слабость.

Дар была неутомима. Она тянулась к новым поцелуям, выискивала новые шалости. Она ничего не говорила, не нашёптывала никаких ласковых глупостей, молчала, блестя влажными глазами, взъёрзывая от нетерпения, которое охватывало её поминутно, неутолённо, ненасытно.

У неё было прекрасное тело, и я оценил это в полной мере только сейчас.

Время будто бы обмерло. В каждой клеточке тела пульсировала опустошающая слабость. Мы лежали неподвижно. Я чуть шевельнул плечом. Интересно, который сейчас час... От неожиданности я вздрогнул. Мне показалось, что чернота успокоившихся крон пальм начала розоветь; но это мне только показалось.

Но небо явно посветлело, и теперь сквозь тёмные силуэты окружающих нас пальм была видна глубокая, внушительная, тёмная-синяя бездна вверху с горстками звёзд.

Мы пролежали неопределённо долго, и Дар притихла, но не спала, а просто отдыхала на моей руке, тесно прижавшись ко мне, и было уже утро, несмотря на то, что вокруг стояла прозрачная темнота, я знал, что вот-вот начнётся рассвет.

Я подумал, что нужно уходить отсюда. "Дар", - позвал я тихо. Её ухо было рядом, близко-близко. "Да", - откликнулась она. "Давай попробуем встать", - сказал я, и мы тихо засмеялись.

Сначала поднялся я, прогнулся в пояснице, зевнул, подвигал ногами. Я чувствовал себя утомлённым, но голова была чистая, как всегда. У меня всегда была чистая и ясная голова, даже когда я не сплю долгое время.

Я ещё раз зевнул, отчаянно, зажмурив глаза, и с улыбкой посмотрел на Дар. Она продолжала лежать, разбросав руки и ноги по многострадальной траве, и, повернув голову, открыла глаза.

Я взял её за вороты рубашки так, как это делают борцы, запахнул их и рывком вскинул Дар в воздух, крепко прижав к себе. Она даже не вскрикнула, только улыбалась и молчала, и в глазах её, живых, томных, красивых, вновь заплясали атмосферные искорки. Я подумал, что никогда не видел таких красивых глаз. В них не было особенной глубины, но один их взгляд электризовал.

Я ослабил захват, и Дар сползла на землю. Рубашка её задралась, и я аккуратно заправил ей её в брюки, а она послушно поворачивалась вокруг своей оси.

- Вот и всё, - сказал я. - Теперь я провожу тебя домой. Так?

Дар задумалась.

- Не знаю... - сказала она. - Может, и так. - Она примолкла.

Я с интересом смотрел на неё.

- А может, и не так? Да?

- Пик, - сказала Дар, поднимая брови и глядя вниз. - Мне не совсем удобно появляться дома в столь поздний час. Тем более в гостях.

- Да ладно тебе, - сказал я. - Я понимаю. Наверно, Корки все обмирают. Да ещё сыночек их заявился пьян. Бедный Корка! Они ему такой скандальчик вкатят.

Мы пошли, огибая густые кусты, пересекли ручей и вышли на маленькую улочку, ведущую к океану. Камни хранили дневное тепло. Я держал Дар за руку. Рука была тёплая.

- Ты его давно знаешь?

- Кого? Корку? Не очень.

- Он что, приехал откуда-то?

- Вероятно. Я не интересовался. Когда он появился, все его задразнили. Он, знаешь ли, такой удобный объект для насмешек. Отец его купил виллу рядом с нашей. Мы стали соседями. А ты что у него делаешь?

- Я? - Дар удивилась. - Я гость. Гостья я.

Я промолчал. Наверно, она не хочет говорить. Она - гость. Из столицы.

В огромном городе, рождённым цивилизацией, где всё делается исключительно для удобства, расцвет великого множества самых невероятных услуг и невиданного разнообразия вещей, хлопотливая толпа которых с каждым разом становится предупредительно все лучше, безупречней.

Я не любил мегаполис и никогда не скрывал этого. Слишком уж он большой. Всегда, волей-неволей, складывается образ типичного жителя той или иной местности. Образ жителя большого города я никогда представить себе не мог. Слишком уж они разные там, люди. Их там гибель, на конвейере.

Когда я вспоминаю об этом, и когда я вспоминаю город, я невольно содрогаюсь. И всё там не то. А ведь это рядом. Сразу за зловонной мусоркой. И начинается, и начинается. Голова кругом идёт. В трущобы его, этот травмированный город.

Мы вышли к океану. Снова подул ветер, и океан сердился. Волны стремительно накатывались на песок. Когда ветер утихал, было слышно, как океан устало и сонно дышит, и волны грозно шумят по всему берегу.

Песок сверху был прохладный, а затем теплел, стоило только погрузить ногу поглубже в его зыбкую тягучую массу.

Далеко на горизонте появилась багровая точка - краешек солнца, то и дело скрываемый волнами, - она росла, и всё вокруг, тёмное, сумрачное, недвижное, неясное, стало розоветь.

А небо было уже совсем светлым. Цвет его был чистым-чистым, густо-голубым, в центре темнота, расходящаяся почти до краёв, и светлая полоска, окаймлявшая горизонт.