Мангыстауский фронт

Ты умер, мой муж,
а я как будто ослепла.
Почему мое сердце —
не горсточка пепла?
Люди, те,
что и ангела не похоронят,
закопали тебя…
Этот час разве может быть понят?
На лицо я была
и румяной, и белой,
да судьба
мою молодость не пожалела.
Не тебя бы туда,
где живое немеет,
а меня…
Только смерть выбирать не умеет.

Нурали и раньше знал, что Кунимжан сочиняет и поет собственные песни, он даже слушал их как-то на досуге, наслаждаясь ее нежным голосом. Тогда голос вызывал мечту о любимой, вселял в джигита силу молодости.

Сейчас в нем — печаль и слезы. Голос словно состарился вмиг, столько в нем слышалось тоски и муки. Плач Кунимжан был подобен песне раненой лебедушки, которая лишь машет беспомощно крыльями по волнам, не в силах взлететь. Голос словно молил: «Все, кто может, защитите, спасите меня от горя!»

Нурали будто оцепенел от этого пения. Грудь сдавило каким-то непомерным грузом. Не в силах оставаться здесь, он вскочил и пошел к двери.

…Ночь. Небо обложили сплошные тучи, только в их разрывах виднеются одинокие звезды. Они — как луч надежды в океане бушующего моря. Вокруг — ни души. Тишина. Молчат даже перепелки, что поздним вечером веселят одинокого путника в дороге.

Шагая в темноте, только сейчас Нурали понял, что в руках у него палка, которую, видимо, прихватил машинально у дверей красного уголка. Словно борясь и угрожая кому-то, наступающему из темноты, он остервенело размахивает ею. От кого отбивается, кому грозит палкой? Он и сам не знает, наверное. Нет, нет, пожалуй, знает! Радость вызывает воспоминания радостные, горе — горестные. Страдания Кунимжан воскресили в нем его собственные. Все видят, как Кунимжан любила своего Казикена, ну а он разве меньше любил Орик? Жизнь готов был отдать за нее. И что же? Любовь такое чувство, что невозможно забыть и радость, которую она дарит в своем расцвете, и обиды, которые наносит, когда увядает. Кунимжан, возможно, до самой смерти будет верна Казикену. А будет ли он так же любить свою Орик? Можно ли вот так истязать себя из-за того, что чувство безжалостно растоптали?..

Нурали все громче выкрикивал: «Нельзя!», «Нельзя!» — и все яростнее отмахивался палкой от кого-то неведомого…

Горе Кунимжан священно. От него нет исцеления. Только время может сгладить остроту и боль душевных мук. Чувство такой любви не состарят и годы, стоит вспомнить, и оно вновь вспыхнет, разгорится с новой силой. А что у него? Да его любовь — что заноза в сердце! Ну как он должен оберегать это чувство и любить Орик, которая нанесла такую смертельную боль и обиду?

Нурали хотел было остановиться, но ноги, не повинуясь, снова понесли его вперед. Словно околдованный, кружит в мыслях вокруг одного и того же имени — «Орик». «Да что это я, нашел клад золотой, что ли, кружу вокруг нее?! Почему! Ах, да… ведь так казалось, что и она меня любила искренне! С чего же это любовь ее так быстро угасла?»

Да, он должен забыть Орик, забыть, чтобы поскорее исцелиться от незаслуженных душевных ран.

«Все правильно, все правильно, — твердил он, — только вот как… как это сделать, чтобы — забыть?»

Перед ним, будто наяву, промелькнул образ Кунимжан, будто расступилась ночь и донеслось все то же горестное пение. Вот оно рядом, он слышит этот плач-напев… Он остановился, боясь спугнуть светлое наваждение. Перед глазами все она, Кунимжан. Он опять говорил с нею мысленно: «Ты несчастная, смерть отняла твою любовь, но она осталась в твоем сердце! И будет вечной…»

Нурали держал ориентир на мигающую вдали лампочку буровой машины, веря, что повернул к лагерю. Вдруг он расслышал нарастающий шум. Неожиданно что-то метнулось и упало под ноги. Это был беленький беспомощный сайгачонок. «Чего испугался, дурашка?!» — нагнулся к ягненку Нурали.

Только сейчас он понял, как устал. Тело сделалось тяжелым, трудно было даже двигаться, а рядом лежал, прикрыв передними лапками голову, крошечный сайгачонок. Видимо, за бедняжкой гнался какой-то хищник… Что он — ранен или раньше срока умер от страха? Нурали положил руку на спинку зверенышу. Тот не шелохнулся.

Еще некоторое время сайгачонок лежал без движения, а потом начал подниматься.

Блестящие глаза малыша словно молили о защите. «Не бойся», — проговорил Нурали и погладил ягненка по нежной, как пух, шерстке. Сайгак повернул голову к человеку. Сердце парня зашлось. Ему на миг вспомнилось, как на него смотрела огромными своими глазами, полными слез и горя, Кунимжан.

— Ойбай! — удивился Нурали, — до чего же взгляд этого звереныша похож на человеческий! Уж не Кунимжан ли ты, принявшая облик ягненка? — Сайгачонок с благодарностью, нежно ткнулся в ладонь Нурали своей потешной мордочкой. Между тем совсем близко к ним — Нурали и не заметил — подошла машина «ГАЗ-69», в ней — парни из экспедиции.