Мангыстауский фронт

Даниель задумался. В который раз — о Жаннат. «Она оставила меня… В чем истинная причина этого? Позвала ли ее любовь или… не устояла перед соблазнами Армана? А может, все-таки я… Не оказался рядом, не оградил ее от беды своей любовью? Допустим, я…» И опять не дающий покоя вопрос: «Значит, меня… не любила? Значит, рано или поздно изменила бы?»

Все восстало против этого вывода в душе и сознании Даниеля. «Нет, причина, видимо, все же в том, как все зародилось между нами с самого детства. Жаннат просто привыкла ко мне с малых лет, а потом, чуть повзрослев, шутя окрестила все это любовью. Сама искренне поверила в неподкупность своего чувства. Но вот пришла настоящая любовь, на пути встал… Арман… Нет, Жаннат не сфальшивила! Разве скажешь ей: «Люби меня, а не Армана?» Не то что чужому, собственному сердцу и то не прикажешь… Знаю, знаю, что Жаннат не любит меня, а забыть ее не могу!»

Все это, как молния, пронеслось в голове Даниеля, пока он сидел в раздумье, молча, перед критиком, листающим его рукопись. Потом произнес:

— Любовь и сегодня так же жива и сильна. Только мы, писатели, еще не можем, не умеем сказать о ней с нужной силой и страстью. А надо писать о любви, настоящей, всепобеждающей, писать чаще и больше…

— В том-то и дело. Теперь ты понял меня? Но мы отвлеклись. О сакских племенах, слов нет, читать интересно. Однако ты не забывай о нашем разговоре…

Удивительно устроен человек! Стоило Даниелю утром вспомнить о Жаннат или услышать ее имя, как сердце в волнении билось до глубокой ночи… Разве жило оно не по законам все той же любви, как и во времена героев древнего эпоса? А выход из беды разве только — смерть? Есть ведь и жизнь! Она дана человеку для борьбы за ее торжество и поэзию, которые дороже всего на свете.

Друзья между тем твердили наперебой: «Брось терзаться, Даниель. В жизни девушек что цветов в поле. Там не один только яркий глазастый златоцвет, есть и нежные ландыши, и фиалки, и незабудки, и степные тюльпаны! Выбирай…» Однажды даже уговорили познакомиться с одной молодой певицей. Девушка была прекрасна, и голос — чистый, нежный.

— Ну и как? — спросили его потом парни.

— Слов нет, как хороша! — искренне говорил Даниель, побывавший на концерте своей новой знакомой.

— Конечно, дело теперь за свадьбой?

— На ком жениться-то? На ней или на ее песнях? Я же не знаю человека совершенно, да и что-то нет охоты узнавать.

В другой раз одна восходящая звезда молодого балета сама нашла его. После нескольких свиданий напрямик спросила:

— Нравлюсь я тебе?

— Конечно! Как ты можешь кому-то не нравиться! Только больше, чем ты, мне по душе другая, — ответил молодой писатель.

— Тоже мне Хемингуэй! — засмеялась «звезда».

Шли дни, споро подвигалась работа над новым романом о Жаннат, о жизни, о любви… От работы Даниеля могли оторвать только письма, приходившие от отца. Письма давали новые мысли, заставляли думать и приносили какую-то необъяснимую, светлую и возвышенную радость.

Вот и сегодня — письмо. Отец сообщал:

«Живу среди множества археологических памятников. Те ли это свидетели истории, оживить которую я мечтаю? Еще не знаю. Одно ясно: находки относятся к иной, не сакской культуре. Жаль, что эти загадочные пришельцы из иного мира попались мне сейчас, а не в дни молодости. Хватит ли отпущенного судьбою времени на их разгадку? Да и не все хотят этого, торопятся некоторые отстранить меня от дела, отправить на пенсию. Однако они глубоко ошибаются. Я и тогда буду искать ответ на интересующий меня вопрос. Если и не заговорят для меня эти памятники — все равно не уйду, скорее — умру среди них…»

С одной стороны, Даниель был рад оптимистичному настроению отца. С другой — действия этих «некоторых» удручали и оскорбляли его.

Он был именно в таком настроении, когда однажды неожиданно повстречал Пеилжана. Поздоровались. И Пеилжан, как будто ничего между ними не было, сказал:

— Слышал, выходит твой роман. Рад поздравить тебя! Читал последний вариант, видел, что все мои замечания ты учел. Да собственно, если бы даже не учел, роман и так мог идти.

— Если это были несущественные замечания, зачем ты на них настаивал?

— Ну, старина! Это ясно — хотел помочь тебе, чем мог! К тому же не только я думал над ними, а советовался с одним умным человеком.

— Что это за человек, который может думать за других? Где у тебя была своя-то голова?

— Моя — при мне, — засмеялся Пеилжан. — Только вот тот влиятельный человек повернул ее немножко и склонил на свою сторону.