Мангыстауский фронт

Это было правдой. Наутро Арман все же пошел посмотреть на собственное изображение. Он сидел возле лужи, невдалеке от садика, рядом — пустая бутылка. Потемнело в глазах. Однако угрызение совести жгло недолго. Теперь он пил «с горя».

Однажды завернул на работу и узнал, что его еще несколько дней назад уволили. Скульптор завел в свою каморку и с глазу на глаз сказал:

— Ты, парень, не без таланта. Я уж говорил тебе. Но вместо того, чтобы заниматься делом, рубишь сук, на котором сидишь! Так что не пеняй ни на кого теперь. Виноват сам. Ну, а если одумаешься и будешь нуждаться в моей помощи — приходи…

Арман словно онемел: такого оборота он не ожидал. Верно, пил он, но в сознании прижилась мысль, что мастер с этим как-то смирился. А тут — вон как.

— Значит, выгоняете? — спросил Арман почти шепотом.

— Нет. Выгоняешь себя ты сам. Я принимал тебя даже в нарушение финансовой дисциплины. Всех уговорил — надо поддержать человека, надо помочь… В тебя поверили, а я… я и сейчас верю — не конченый ты человек, к делу нашему у тебя душа лежит. Разве я не вижу? Только главное зависит от тебя самого.

Арман — в который раз! — искренне раскаивался и осуждал себя. Чуть не плача, вышел он из мастерской и побрел по улице.

Денег, которые получил при расчете, хватило дня на два, взаймы никто не давал.

Словно побитая дворняга, через силу волоча ноги, он доплелся до дому. Закрылся в своей комнате и вот уже вторые сутки никуда не выходит. Ни сна, ни покоя. Им завладела одна-единственная мысль: «Как жить? Зачем жить?» Выхода у него нет: он сломлен, он побежден. Все презирают его и ненавидят.

И вдруг, как прозрение, — картины из детства…

Они с матерью только что переехали в дом Ергазы. Тогда тоже была вот такая дружная теплая весна. Только воспринимал он ее совсем по-другому.

Удивительно, как до подробностей он помнит один такой день.

Его приняли в пионеры. С развевающимся галстуком, сияющий, прибежал домой. Бросился к матери, с гордостью похвалился:

— Я теперь пионер!

— Поздравляю, душа моя!

Отчим, который стоял чуть в сторонке, засмеялся:

— Пионер — это хорошо. А скажи, кем будешь, когда вырастешь?

— Буду маршалом, как Рокоссовский!

Мать и вовсе расчувствовалась, горячо расцеловала сына:

— Будешь, будешь генералом и маршалом.

Вот кем стал он теперь… Алкоголиком! Пьяницей! Прожил почти тридцать лет и… Кому он теперь нужен? Никому.

— Никому не нужен! — нечаянно вырвалось у него вслух.

Жаннат в этот момент вышла на кухню. Даулет, помогая матери, расставлял пиалы на столе. Не прошло и двух минут, как из комнаты Армана послышался незнакомый хриплый голос.

Сердце Жаннат враз оборвалось. Она поняла все и выронила из рук чайник. Не обращая внимания, что обожгла кипятком ноги, бросилась в комнату мужа. Теряя сознание, упала тут же, у порога. Последнее, что увидела помутившимся взором — это окровавленное тело Армана на полу у окна.

В комнату заглянул Сакен и с ревом кинулся обратно на улицу. Тут и повстречал его Даниель. Быстрым шагом он вошел в дом. Поняв, что случилось, метнулся к телефону.

— Ах, почему же это я опоздал! — упрекал он себя, набирая номер «скорой помощи».

В этот день Даниель с отцом как раз вернулись из экспедиции в Кайракты. Кунтуар, узнав о смерти Армана, тоже сокрушался, что не смог вовремя подоспеть.

— Пьянство… — говорил Даниель. — Слишком рано он пристрастился к вину. Вот алкоголь и доконал парня.

— Не только это, — отозвался на слова сына Кунтуар. — Само пьянство было следствием многих причин. Покойная Акгуль всю жизнь дрожала над ним. Все, что ни сделает он плохого, старалась скрыть, все хорошее — преувеличить. Слепая любовь. Она никогда еще не доводила до хорошего. Умерла мать, и Арман не смог, не сумел противостоять первым же трудностям. Казалось, в вине — спасение или хотя бы облегчение страданий. Приходило привычное ощущение беззаботности… Вот в чем его трагедия.

— Да, вернись мы раньше сюда хоть на день! Я бы увез его с собой. Ведь так и решали.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Приехал к тебе поговорить, — сказал Кунтуар, усаживаясь в мягкое кресло около массивного стола, напротив Ергазы. Тот как сидел, так и не встал, не поприветствовал старого друга.

— О чем?

— Да обо всем понемногу. О жизни, о нас с тобой, об Армане…

— Любопытно. Если мы с тобою поговорим сейчас об Армане, он воскреснет, что ли?

— Зачем молоть вздор? — отрезал Кунтуар. — Ты же его отец, хоть и неродной. Даже кошка и та облизывает подброшенного ей щенка.

Ергазы рассмеялся:

— Ну, давай, давай! Выкладывай! Небось и слово «кошка» вылетело у тебя не случайно. Говорят, меня так за глаза кличут все мои недруги.

…Смерть Армана так опечалила старого археолога, что он несколько ночей не мог уснуть. Все перебирал в памяти его жизнь и пришел к выводу, что не один Арман повинен… Повинны в его гибели и некоторые друзья-товарищи. И Ергазы. Разве в том дело, кровный он тебе сын или нет? Раз вырос на твоих руках, значит — родной. Ты в первую голову и в ответе за его судьбу.