Мангыстауский фронт

Она не договорила. Отвернулась. Впервые он видел ее плачущей. Разговор казался случайным. Ничего особенного: главное — они были вместе. «Отдельная квартира? Место завотделом? Какая ерунда!» Точило другое: работа. Она казалась нудной, неинтересной. Перелопачивать то, что сделано другими?! Увольте! Но уйти из министерства, начать в другом месте с нуля — нет! Об этом страшно подумать… Что скажет Гульжамал? Он скрепя сердце отсиживал с восьми до пяти. Старался делать свое дело как можно лучше. Его хвалили, наградили грамотой, премировали бесплатной путевкой в дом отдыха. Но все это казалось неважным…

Хотелось курить. Надо было подняться с раскладушки, взять сигареты в пиджаке, висевшем на спинке стула. Но лень. Сосед притих: видно, сон, беспокоивший его, ушел. Рука с пороховыми разводами спокойно лежала на простыне, но пальцы еще были сжаты.

«Наверное, большая семья… А вот снялся, поехал на новое, необжитое место. Где ни кола ни двора. Где воду привозят в цистернах, и она пахнет железом, бензином, резиной… Чем угодно. Только не живой, настоящей водой».

Он рассказывал ей про Жетыбай, про то, что воду выдают по норме.

— Правда? Пять литров на человека? — удивилась Гульжамал. — Как же там жить?

— Просто… Приходишь в гости, спрашиваешь: «Суыныз бар ма?»[30] — пошутил он.

— И ты хотел, чтобы я ехала в Жетыбай? За романтикой? Спасибо.

Если бы он все знал заранее…

— В отделе кадров мне сказали, что ты увольняешься. Это правда?

— Да.

— И молчал?..

— Разве тебе не все равно?

— Как ты можешь?

— А ты — можешь?

— Зачем ссориться? Мы не должны так расстаться. Нам нужно поговорить. Я приду часов в восемь. Прошу тебя: будь дома.

Она быстро вышла из подъезда, перешла улицу. Через стеклянные двери видно, как шофер предупредительно открыл дверцу и черная «Волга» затерялась в потоке машин.

— Ты не уедешь, не уедешь, — твердила она. — Мы будем встречаться. Что изменилось? Мы же не маленькие. Не ханжи…

— Нет.

Он боялся, что голос выдаст его, и отвечал односложно.

— Если хочешь, — она всхлипнула, — я разведусь… Ну не сразу… Потом…

— Из-за меня? Не надо.

— Чего же ты хочешь?

— Ничего.

Она целовала его так, что кружилась голова. Начать все сызнова? Только не это. И зачем он согласился на встречу?

Жалел бережно отстранил ее.

— Пойми, уже ничего нельзя вернуть. Ты сама говорила: у любви нет завтра.

Гульжамал выбежала из комнаты, простучали по коридору каблучки, хлопнула входная дверь. Жалел поразился собственному спокойствию: ушла — и хорошо, что ушла. Но через час он уже ходил вокруг ее дома. Ходил, пока в окнах не погас свет.

Нет, надо срочно уезжать, пока он еще в состоянии это сделать. Утром Жалел лихорадочно собрал рюкзак, оставил ключ от комнаты соседям и поехал в аэропорт. Ему повезло: рейс Алма-Ата — Гурьев — Форт-Шевченко задерживался, и кто-то из пассажиров сдал билет. Перед самой посадкой Жалел не выдержал, ринулся к телефону. Вдруг бросит все и поедет с ним? Гудок. Еще… Он представил квартиру Салимгирея, в которой однажды был: темная основательная мебель, рояль, укрытый, как гроб, белой попоной, парные китайские вазы с драконами, разинувшими жадные пасти… Еще гудок. Еще… Никого нет дома. В длинном коридоре, где стоит телефон, молчаливые полки с книгами. Дверь в ванную приоткрыта. Виден край розового халатика, что висел в его комнате.

Щелчок. «Алло». Ее голос. Он затаился. «Слушаю вас». «Скажи, ради бога, еще что-нибудь…» Ее и его дыхание слилось. «Почему вы молчите? Неумные шутки…»

«Шутки?! Ну нет! — ему хотелось закричать так, чтобы зазвенели и рассыпались в пыль парные драконьи вазы. — Как же мне теперь жить? Шутки…»

Он боялся, что сорвется, первым повесил трубку. Вышел из автомата. Пассажира Бестибаева, улетающего в Форт-Шевченко, настойчиво приглашали пройти на посадку. Динамик повторил его фамилию дважды, прежде чем он сообразил: речь о нем…

Пять минут третьего. Невыносимо хотелось закурить. Жалел встал, стараясь никого не потревожить, осторожно прошел между спящими, тихонько выбрался из гостиницы. Маленький дворик, окруженный толстым оплывшим дувалом, казался продолжением комнаты: раскладушки, Железные кровати стояли и здесь. Под единственным карагачом, седым от старости и лунного света, прямо на земле, подстелив спальный мешок, из которого клочьями лезла вата, раскинулся парень.

Это был великан.

Необъятные штаны джигита сооружены не менее чем из десяти метров зеленого вельвета, а клетчатая рубаха вздувалась и опадала на груди, словно парус. Парень казался таким могучим, что даже не верилось: могут ли быть на свете этакие люди?

«Я — адай, коль узнать меня смог…» — вспомнилось Жалелу древнее присловье о своем роде. Он покуривал, поглядывая на небо. Звезды были крупные, как алма-атинские яблоки, и горели ровно, не мерцая. Черная перекладина ворот рассекала Млечный Путь. Полная луна лепешкой прилипла к небу.