MANIAC

Если сначала физики познали грех, то с появлением водородной бомбы обрекли себя на вечные муки. Осенью 1952 года миллионы невинных американских детей готовились праздновать Хеллоуин — бутафорская кровь капает с вампирских клыков, руки перемотаны бинтами, под ними гниет плоть мумии, а ее проклятая душа давным-давно покинула тело по иссохшимся венам, руки дрожат от предвкушения шуточных ужасов кануна Дня всех святых, когда духи мертвых возвращаются побродить среди живых. Тем временем на другом конце света, на одном из островов атолла Эниветок в южной части Тихого океана взорвался «Айви Майк», настоящий монстр, первый прототип самого смертоносного оружия за всю историю человечества. Взрыв был в пятьсот раз мощнее того, которым мы убили четверть миллиона японцев. Жуткая штуковина дьявольского вида: гигантский стальной бак высотой с трехэтажный дом, весом восемьдесят две тонны; внутри дейтерий — изотоп водорода, — охлажденный до минус двухсот пятидесяти градусов по Цельсию. Его использовали в качестве топлива для термоядерного взрыва. Основная бомба во второй ступени устройства взрывалась благодаря первой ступени. Устройство поменьше испускало радиоактивное излучение в результате реакции деления, как внутри «Толстяка», которого мы сбросили на Нагасаки. Это и была первая ступень, выпирала, как раковая опухоль, в верхней части бака. Всё устройство целиком — опоры, криогенное оборудование, датчики, трансформаторы, трубы, золотые отражатели, свинцовые перегородки, полиэтиленовое покрытие, чистый уран и тритий, плутониевый запал — было таким громоздким, что больше напоминало какой-нибудь заводик, а не бомбу. Его разместили в ангаре на острове Элугелаб, который мгновенно испарился от взрыва. Просто исчез, его стерло с лица земли, а вместе с ним восемьдесят тонн кораллов. На его месте образовался кратер глубиной с семнадцатиэтажный дом; в официальных отчетах писали, что «Пентагон можно уместить четырнадцать раз на площади кратера». В первые секунды термоядерной реакции эпицентр взрыва озарила ярчайшая вспышка, как та, что я видел в Лос-Аламосе. Солдаты, закаленные в боях Второй мировой, попадали ниц и начали молиться. Почувствовали, что творится что-то ну совсем неправильное, когда через плоть увидели тень от собственных костей. Даже те, кто наблюдал из закрытого пункта, едва не ослепли: потоки света проникали через тончайшие трещинки и щели в плотно закрытых дверях и люках. Следом за вспышкой на горизонте вырос огромный огненный шар, похожий на солнце, наполовину показавшееся из-за горизонта. Шар быстро превратился в облако-гриб, оно поднималось в стратосферу, росло и росло, пока не стало в пять раз выше Эвереста. Облако было несравнимо больше того, что я видел в пустыне, — военные, наблюдавшие за взрывом с расстояния километров в двадцать от испарившегося острова, задрожали, когда облако нависло над ними, покачиваясь на широкой грязной ножке из кораллового пепла, мусора и водяных паров. При расширении огненный шар раскалился до трехсот миллионов градусов — солнечное ядро и того холоднее. Он был как живой, пузырился и сворачивался, точно варенье на огне, пожирал всё на своем пути, а внутри плавали черные комочки. Небо стало красное, как жар в печи. Один пилот, пролетавший в зоне взрыва, вспоминал, что ему показалось, будто атмосфера закипает. В небе образовались густые тучи, а следом наступила странная темнота, она неслась в сторону горизонта и гнала перед собой звуковую волну такой силы, что она длилась несколько минут, эхо от взрыва прыгало между атмосферой и океаном. Стоял оглушительный рев. «Величественное зрелище! Будто сотня гроз надвигается на нас со всех сторон. Показалось, что небеса вот-вот разверзнутся. Несколько часов после взрыва в ушах звенело до боли», — так описывал взрыв один из моряков, наблюдавший его с борта военного корабля. Жар от взрыва был такой, что за много километров от эпицентра биологи потом находили птиц с обугленным оперением и рыб, у которых половина тушки осталась без чешуи, как будто на раскаленную сковороду одним боком положили. «Чего я точно не забуду, так это жару, — рассказывал мне один товарищ, он тоже физик, работал как раз километрах в пятнадцати от эпицентра. — Что-то жуткое, потому что температура не опускалась. Когда взрывается килотонна, как в „Тринити“, есть вспышка, и всё. А тут взорвали большую водородную бомбу, воздух нагревался всё сильнее, становился гуще и гуще. Было такое чувство, что весь мир в огне, клянусь». В Лос-Аламосе после первых удачных испытаний наступила эйфория, мы праздновали с гулянками и попойками несколько дней. Но те, кто увидел первый термоядерный взрыв, пришли в ужас от того, какую силу выпустили на свободу. Многие сразу же заявили, что сожалеют о своем участии в проекте. Герберт Йорк, директор лаборатории по производству ядерного оружия в городе Ливермор, так описывал «Айви Майка»: «…настоящий предвестник беды, ознаменовавший собой крутой поворот в истории, когда мир резко свернул на опасную дорожку. Какими бы разрушительными ни были атомные бомбы, у них есть предел. Теперь мы, похоже, научились сметать любые ограничения на своем пути и делать бомбы беспредельной мощности». Да эта бомба, чтоб ее, была полной неожиданностью для самого президента! Эйзенхауэр только заехал в Овальный кабинет, ему сразу доложили о взрыве в Тихом океане, и он не мог поверить своим ушам. «Нам незачем проектировать столько оружия, что хватит на уничтожение всего сущего. Полное уничтожение — это отрицание мира», — сказал он, но было уже слишком поздно.