– В общем и целом Шляпник с пересказом снова справился, – продолжила Виктория свой анализ. – Он даже сумел некоторые фрагменты воспроизвести дословно, но парцелляция снова никуда не делась и появлялась как в письменном, так и в устном тексте.
– История повторялась со всеми письмами. И с теми, по которым свершились убийства, и теми, по которым ничего не произошло до сих пор. Понимаешь, о чем я, Боря?
– О том, что эта херня не может быть доказательством в деле, в котором был проведен следственный эксперимент, подтвердивший причастность Шляпника.
– Да какой еще эксперимент? Единственный настоящий эксперимент по Шляпнику провели мы с его лечащим врачом. А те десять минут нарезки типа «лапша», что они тебе прислали на видео, это и я так могу смонтировать, ежели припрет. Любой начинающий журналист тебе состряпает ролик и сварит из лапшички бульончик, так сказать. Ну вспомни того же Чикатило и дело дураков. Ребята не только сами себя оговорили, но и один из трупов показали, как впоследствии выяснилось, они его просто нашли, играя на пустыре. Дело-то известное. Самооговор. А других улик у следствия нет.
Сомнений не осталось, пятый том истории криминалистики был проштудирован от корки до корки. Многие знания, как известно, рождают и многие печали, как говорил царь Соломон. Или, как записал Владимир Даль в словаре пословиц русского народа: «знайка бежит, а незнайка лежит».
Короче говоря, наотрез отказавшись подписывать экспертизу, которую от нее требовали коллеги майора Краснова из Ставроподольска, моя тетка создала неплохие предпосылки как для собственных новых печалей-забот, согласно еврейской мудрости, так и для большого количества лишних телодвижений, которые обещала русская народная мудрость.
Борис слушал, задумчиво перекладывая шарики какой-то очередной вариации тетриса на своем телефоне. То ли это помогало ему сосредоточиться, то ли успокоиться, то ли все вместе.
Когда Виктория закончила, Борис некоторое время помолчал, а потом уточнил, хитро сощурившись:
– И что ты предлагаешь?
– Только одно – идентифицировать настоящего автора этих писем.
– Но задержанный Шляпник признается, что это он писал. Что ненавидел этих людей из-за несправедливостей, которые они творили. И – Вика, задумайся – убивал их! Он признался, что убивал!
«Шило мочало, начинай сначала», – говорило выражение лица Виктории.
– Он-то признался, а текст – не признается. Там все неоднозначно. Кроме того, Борис, скажи мне, а что у следствия есть кроме показаний больного человека и десятиминутной записи следственного эксперимента. Я тоже не первый день со следственными органами работаю. На вас давят, общество требует расправы, тут еще эти несчастные собаки. Все против этого Шляпника безумного. Но представь себе, если права я, хотя бы на десять процентов. А на самом деле процент вероятности моей правоты гораздо выше. И вот, пока вы судите одного, появляется еще один труп? Или не один? Или даже не появляется, но маньяк на свободе. Нормально?
– У Шляпника мотив.
– Не смеши. Какой?
– Мегаидея. Восстановление справедливости. Он зовет себя Правдорубом.
Виктория расхохоталась.
– Все его соседи по палате зовут себя Наполеонами и спасителями человечества. Что же будем «Наполеона» из палаты номер шесть за пожар в Москве судить?
Борис вздохнул.