Манящая тень

– Сэм, я пойду подышу свежим воздухом, – кричу я, пытаясь сохранить твердость в голосе. Не знаю, почему я сразу его не позвала. Мне нужно перевести дыхание.

Он прислоняется к дверной раме, вытирая руки полотенцем, и пристально смотрит на меня.

– С тобой все в порядке?

Я киваю.

– Просто чувствую себя запертой. Это место – ад для человека, страдающего клаустрофобией.

Он кидает полотенце на столешницу.

– Я проведу тебя в зал. В такое время ходить одной опасно.

– Я тоже опасна, – я выдавливаю улыбку и пячусь.

Мне нужно побыть одной. Переварить новую информацию. Сэм смотрит на меня скептически, но я поднимаю руку и шевелю пальцами в качестве подтверждения своих слов.

– Мне это не нравится, – настороженно говорит он.

Я открываю дверь и выхожу.

– Да все будет нормально. Увидимся в зале.

Я закрываю за собой дверь, прежде чем он успевает возразить, и иду так быстро, как только могу. Не хочу, чтобы он передумал и последовал за мной.

18

Ночной воздух приятно холодит кожу, пока я иду по улице, проводя рукой по волосам.

Элиза мертва.

Это все меняет и в то же время ничего.

Наверное, поэтому я и чувствую себя так дерьмово. По крайней мере, хуже, чем раньше.

У меня не было никаких сомнений, когда я выбирала между семьей и неудавшимся романом Сэма. Не спорю, с моей стороны все равно было ужасно неправильно сидеть и решать, чье сердце пострадало больше, – чья боль заслуживала облегчения, будто душевные раны можно измерить подобным образом.

Не просто мертва, а мертва, и, судя по всему, ее убили смотрители.

Конечно, есть вероятность, что ей просто нравились аконитовые бутоны. Они довольно красивые. Или же она очень увлекалась ядовитыми растениями.

Я останавливаюсь у светофора.

Или же Элизу убили смотрители, и расследовать ее смерть – значит лезть туда, куда не следует.

Я наступаю на зеленую решетку на тротуаре, на которой выгравирована улыбающаяся русалка, и миную пекарню, по-прежнему не убравшую столики с улицы, несмотря на низкую температуру. Затем застегиваю куртку и понимаю, что не хочу возвращаться к Дункану. Не сидится мне. Не тогда, когда мой разум переполняют мысли.

Папа говорил, что мое выживание зависит от того, как сильно я боюсь смотрителей.

И вот я влезла в загадку, к которой они явно приложили руку.

Я останавливаюсь и смотрю на пар от моего дыхания, клубящийся в свете уличного фонаря.

Можно просто вернуться в лофт, не высовываться и больше никогда не упоминать имя Элизы. В конце концов, это не моя проблема. Сэм – не моя проблема. Я хочу победить в турнире, забрать реверсию себе, спасти семью от своих ошибок и исчезнуть.

Почему бы так и не сделать?

Я закрываю глаза, ответ вертится на кончике моего языка. Потому что я неравнодушна к Сэму.

Я хочу помочь ему разобраться с этим шипом в сердце, а не просто уйти и оставить его ни с чем.

Не знаю, как долго я еще брожу по улицам.

Открыв глаза, я с удивлением обнаруживаю себя неподалеку от «Грота». В темноте, среди черных листьев деревьев, просвечивает тоненький луч маяка.

Сапфира.

У перил маяка горит слабый огонек, отгоняя тьму, и мои ноги приходят в движение прежде, чем я успеваю передумать.

– Как твои руки? – спрашивает Сапфира, когда я открываю ржавую дверь. Она так уверена, что это я, что даже не оглядывается.

– Нормально, – отвечаю я, садясь рядом с ней у перил. Я едва замечаю ярко-красную кожу своих ладоней. Это пустяки в сравнении с тем, как меня жжет изнутри.

– Далеко ты ушла от своего спортзала, – замечает Сапфира, вручая мне пряное вино.

– Я не была в спортзале.

Я делаю щедрый глоток теплой жидкости, прежде чем вернуть термос обратно. Затем поворачиваюсь к Сапфире. Ее омывает лунный свет – в нем она выглядит как фарфоровая куколка. Она делает глоток.

– Тот парень, твой спонсор, – начинает она, глядя на меня. – Мне показалось, что он очень волновался о тебе, пока ты была в клетке.

– Ты это видела?

Ее челюсти напрягаются, но Сапфира пожимает плечами.

Все те мысли, весь тот мусор, разворошенный бурей от прогулки сюда, всплывают на поверхность. Я снова тянусь за ее термосом.

– Он беспокоился о своем гладиаторе. Ты бы тоже волновалась, если бы пыталась вернуть свою мертвую девушку. Я думала, они просто расстались. Но нет. Она мертва. Уже два года как, – лепечу я, кружа вино в крышке.

– Вот черт. Это… – Сапфира запинается, и я киваю, возвращая ей термос. – Значит, вы не…

– Вот уж нет, – сплевываю я и яростно качаю головой, понимая, что слишком бурно реагирую. Сапфира закусывает нижнюю губу и вскидывает бровь, но молчит.

Проходит несколько секунд.

– В квартире его девушки было послание, написанное теневыми чернилами. Она оставила его два года назад, прежде чем исчезнуть. Ты знаешь скрибов, которые могут помочь найти человека, написавшего его?

– Два года, – задумчиво произносит Сапфира.

Затем скрещивает руки, и я вижу, как крутятся шестеренки у нее в голове. Динозаврики на браслете звонко врезаются друг в друга, когда она крутит запястьями.

– Я нашла в ее вещах сушеные бутоны королевы ядов, – выпаливаю я.