Мания страсти

Госпожа Чан какое-то мгновение в растерянности смотрит на меня. Она обескуражена. Ей кажется, что я сумасшедший. Я утомляю ее. Она предпочла бы, чтобы мы продолжили беседовать о Шекспире, чем мы, собственно говоря, и занимались накануне, чтобы мы обсудили персонажей Виолы и Оливии, наивность герцога (в самом деле, где именно находилось бывшее Иллирийское королевство? В Хорватии? В Боснии?), вдохновение сумасшедших и шутов в комедии ошибок… Быть может, мы могли бы дойти и до трагедий, до короля Лира и его дочерей, Гамлета и его матери, леди Макбет и могущества зла, блестящей эгоистической ревности, охваченной манией величия болтливой Клеопатры, легкомысленного и смертельного укуса аспида, «нильского червяка», затаившегося в корзине с фруктами. Вот это, по крайне мере, гораздо интереснее и величественнее, чем все эти старые даоистские зануды… Да, да, согласно кивает она, вы прекрасно ухватили суть характера, да… Она вежлива, госпожа Чан, она очень внимательна. Она не хочет огорчать меня. Должно быть, она спрашивает себя, что мне, собственно говоря, нужно. Она-то приготовилась к серьезной беседе о любовной страсти в западной литературе, а на заднем плане этой беседы мелькали бы, легко угадываемые, образы Доры и Клары (разумеется, никакие имена бы не назывались), а вместо этого я морочу ей голову какими-то вопросами, ставящими ее в тупик парадоксальной логикой… Сиять в небесах? Ну, и дальше что? Впрочем, китайское небо — нечто совершенно особенное… Она поднимает черные глаза, вглядываясь в парк, где показались, словно на оживших гравюрах, первые всадники и всадницы этого утра… Я не слишком напорист? Может, насильно хочу вернуть ее к ее корням? Почти колониальное сознание? Однако я ведь не говорю с ней о кровавом и, в то же время, не лишенном своеобразного обаяния, Мао, я говорю о Чжуан-Цзы. «Забыть год, забыть приличия, поддаться бесконечности, обосноваться в бесконечности»… А, ну да, пожалуйста, не так быстро, «забыть приличия», не кажется ли вам, что… А что касается бесконечности, за чашкой кофе (это для меня) и чая с молоком (для нее), это, возможно, действовать как-то слишком стремительно и прямолинейно… «Необходимо констатировать факты. Исполнять, не зная, почему, вот это и есть Дао»…

Госпожа Чан замолкает, пытается перевести тему. Спрашивает, как давно я интересуюсь этими вопросами. Был ли я в Китае (но ей же это прекрасно известно). Продолжаю ли я изучать китайский (ну, разумеется, красавица моя, с тобой же!). Делает попытки держать дистанцию, расточая довольно банальные комплименты Доре (такая веселая, умная, очаровательная), напоминает о концерте Клары сегодня вечером (дирижер кажется немного нерешительным, но там посмотрим)… Прекрасно, придется уступить… Возвращаемся к Шекспиру. Как там, а, ну да, Клеопатра восхваляет Антония после его смерти… Вот… Как это прекрасно:

…Его лицо сияло,
Как лик небес, и солнце, и луна
Свершали оборот и освещали
Кружок земли, как маленькое «о».
…Ногами
Переступал он океан. Рукой
Он накрывал вселенную, как шлемом.
Казался голос музыкою сфер,
Когда он разговаривал с друзьями,
Когда ж земной окружности грозил,
Гремел, как гром. Он скупости не ведал,
Но, словно осень, рассыпал дары
И никогда не превращался в зиму.
Забавы не влекли его на дно,
Но выносили наверх, как дельфина.
Двором ему служил почти весь свет.
Как мелочью, сорил он островами
И царствами.

Внимание госпожи Чан усиливается:

Скажи,
Был или мыслим кто-нибудь на свете,
Как человек, который снился мне?

Долабелла (госпожа Чан):

Нет, Клеопатра.

Клеопатра (я):

Лжешь, и лжешь безбожно.
Он жил, он жил! Но жизнь его средь нас
Мелькнула без следа, как сновиденье.
Природе не хватает вещества.
Чтобы с мечтой соперничать. Однако,
Придумавши Антония, она
Воображенье перещеголяла[13].