Манюня

-Хисус Христос!- мелко крестила лоб старуха,- что за времена бессовестные настали? Как только Лусинэ придёт, я оттаскаю её за длинные косы!

-Нани, она к тому же постриглась!

-Ааааа,- цеплялась за воздух скрюченными пальцами старуха и медленно оседала на пол.

-Ой, подожди, нани, я обозналась, это не Лусинэ, вон наша Лусинэ, вижу, и косы у неё длинные, и каблук на туфлях маленький!

-Вот,- резво вскакивала с места старуха,- я же говорю, что это не моя Лусинэ! Анико, тебя отшлёпать надо, у меня сердце чуть не треснуло!

-Нани, но юбка-то на ней всё равно короткая!

В нелётные дни ястребов подкармливали сырым мясом, но совсем чуть-чуть, чтобы они сохранили чувство голода перед завтрашней охотой. Оскорблённые таким беспардонным обращением, ястребы сидели, нахохлившись в своих клетках, и косились жёлтым глазом на безмозглых кур, нагло снующих под их грозным взглядом.

-Зиник!- ругался начальник аэропорта Мирон Арменакович,- ни стыда, ни совести у тебя, посмотри, во что превратилось это солидное учреждение! Ты ещё корову свою на взлётную полосу притащи!

-Мирон Арменакович,- становилась в боевую позу Зина,- чем тебе эти несчастные куры мешают? Они что, кушать у тебя просят? А будешь буянить, так я и корову могу привести!

Мирон Арменакович недовольно бурчал под нос, но ничего не мог поделать. Дочь Зины замужем за его двоюродным братом, а как можно ссориться с родственниками?! «С другой стороны,- обижался Мирон Арменакович,- начальник я или шелудивый пёс? Что за отношение ко мне такое?»

-А если комиссия?- вскипал он.

-А с комиссией я лично буду разбираться! Так и скажи комиссии – идите разговаривайте с Зиной, ясно? А я найду чем умаслить комиссию. Две бутылки кизиловой водки – и комиссия будет ноги мне целовать!- наскакивала на него Зина.

В пылу спора у неё из-под тяжёлого узла волос вываливался рваный чулок. Из таких старых чулок раньше делали подкладку, чтобы придать причёске нужную пышность. Мирон Арменакович какое-то время со злорадством наблюдал за мотающимся по Зининой спине рваным чулком, потом его начинала мучить совесть, и он, косясь куда-то в сторону, шептал:

-Зиник, ты, это, поправь кос на голове!

-Где?- пугалась лицом Зина, лезла руками в волосы, и, по одной выдёргивая шпильки, приводила в порядок причёску,- посмотри теперь всё у меня в порядке с косом?- поворачивалась она спиной к начальнику аэропорта.

-Ага,- бурчал Мирон Арменакович.

«Косом» в нашем городе называли тяжёлый узел волос. Есть у меня большие подозрения, что кос – это перенятое из русского языка слово коса. Народ за ненадобностью отсёк окончание, и присвоил слову новый, доселе не снившийся великому Далю смысл.

Когда городок накрывали традиционные декабрьские туманы, аэропорт вовсе впадал в анабиоз. В ожидании лучших времён он дремал под густой шапкой влажных облаков, тётя Зина выгуливала кур у себя на дворе, а ястребы пережидали нелётную погоду в железных клетках. Сторож Степан приносил им поесть, и, следя за тем, как птицы уничтожают куски свежего мяса, разговаривал светские разговоры.

-Карабас джан,- говорил он,- медленно спеши, что ты ешь, как оглоед? Я же тебя вчера уже кормил, а ты себя ведёшь так, что мне стыдно тебе в глаз смотреть. Ты ещё скажи, что я тебя голодом морю! А ты, Барабас, воды мало пьёшь. Запивать надо еду, сколько раз можно тебе одно и то же сказать!

Степан разговаривал с ястребами только по-русски. Из уважения и чтобы показать, что он тоже не хухры-мухры, хоть и сторож. Ястребы кивали ему своими крючковатыми носами и делали вид, что они ассимилированные славяне.

Иногда, ближе к новому году, резко холодало, и тогда весь влажный туман мигом оседал на город толстым слоем снега. Просыпаешься с утра – а улицы завалены полуметровыми сугробами, и сердце от увиденного радостно подскакивает в груди. Урааааааа, наступила настоящая зима! Дети тут же хватали санки и на целый день пропадали из дому. Спешили жить полноценной зимней, такой редкой для южных широт жизнью.

Хозяйки вытаскивали тяжёлые ковры и выбивали их на белом полотне снега. Ковры мигом начинали переливаться яркими красками и долго потом пахли свежестью и зимой.

Однажды, такой декабрьской туманной порой, мы с Каринкой гостили у Мани. Родители с младшими сёстрами поехали в Кировабад, навестить нашу бабулю, а мы предпочли остаться с Манькой. Ба испекла своё знаменитое песочное печенье, и мы забавлялись тем, что соревновались, кто дольше продержит во рту растаявший, приятно пощипывающий язык тоненький лепесточек выпечки. Ба следила за нами с плохо скрываемым раздражением.

-Если вы будете дурачиться, то я больше не дам вам сладкого,- наконец не вытерпела она.

-Ба-а,- я мигом проглотила печенье,- не обижайся на нас, мы просто вкусничаем!

-Я вам дам вкусничать!- нахмурилась Ба,- так ведь подавиться можно, вдруг печенье не в то горло попадёт?

Манюня с Каринкой и ухом не повели, а я побледнела. Из-за специфического строения носоглотки я постоянно давилась едой или питьём. И тогда члены моей семьи кидались отбивать мне всё, что находится выше почек.