Мао Цзэдун

Хозяин Кремля с кавказским радушием приветствовал Мао как «лучшего сына китайского народа», однако буквально в следующие минуты разговора, уверенный в том, что речь неизбежно зайдет о различиях их взглядов[62], он вставил фразу, с которой уже обращался к Лю Шаоци: «Теперь вы — победитель, а победитель всегда прав. Так уж повелось».

Потекла в высшей степени официальная, если не чопорная, беседа, в ходе которой Сталин осведомился, что Мао в результате визита хотелось бы получить. «Нечто такое, что не только аппетитно выглядит, но и действительно приятно на вкус», — ответит тот. Выслушав перевод, шеф НКВД Л. Берия захихикал. Сталин попросил объяснить, что под этими словами имеется в виду, но пускаться в подробности Мао не захотел. В конце длившегося два часа разговора советский руководитель был вынужден поинтересоваться, располагает ли Китай собственной метеорологической службой и не согласится ли гость, чтобы Россия издала переводы его трудов.

На самом деле Сталину было прекрасно известно, чего ожидал от него Мао. Китай рассчитывал на то, что Москва аннулирует подписанный с Чан Кайши Договор о советско-китайской дружбе и заключит новый, выдержанный в духе взаимоотношений, которые должны существовать между братскими социалистическими странами.

Однако Сталин вовсе не стремился к этому. Его нежелание формально объяснялось тем, что договор с Чан Кайши вытекал из трехсторонних соглашений, достигнутых в Ялте. Вот почему, как было сказано Мао, отказ хотя бы от одного пункта даст США и Великобритании законные основания поставить под вопрос и другие параграфы, в частности касающиеся советских прав на бывшие владения Японии на Курилах и Южном Сахалине. Сталин произнес эту громкую фразу намеренно, давая ею понять: если Мао хочет новых отношений с Москвой, то строиться они будут на условиях России. Существующий договор оставался в силе; признавая его, Мао тем самым признавал и ведущую роль Сталина. Лишь для того, чтобы подсластить пилюлю, Сталин заметил, что правительствам обеих стран никто не помешает в неформальном, рабочем порядке наполнить подписанный документ более современным содержанием.

Подобные словесные игры были хорошо знакомы Мао.

Еще в 1938 году, когда Сталин заявил, что инцидент в Сиани являлся частью японского заговора, Мао, подтвердив правоту такого суждения, ответил ему услугой за услугу. Тогда он считал это необходимым. Чуть позже он заметил: «Наши отношения со Сталиным — это отношения отца и сына. Или кошки и мыши».

Однако сейчас ставки в игре были неизмеримо выше. Взаимоотношения с СССР являлись краеугольным камнем политики Мао в контактах со всеми остальными странами мира. Если Китай так и останется в положении подчиненного, то чего ради вершилась революция? Если Россия будет упрямо придерживаться старых обязательств, то что заставит капиталистические страны строить новый фундамент отношений с Китаем?

Но смутить Мао было весьма нелегко. В своей обычной манере, избегая лобовых столкновений, он перешел к излюбленным иносказаниям и начал задавать вопросы относительно того, стоит ли вызвать в Москву и Чжоу Эньлая. Приезд Чжоу будет означать, что Москва готова обсуждать положения нового договора, негативный ответ оставит все без изменений.

Две следующих недели никаких переговоров не велось.

На личной даче Сталина, расположенной в березовом лесу неподалеку от Москвы, Мао был предоставлен самому себе: то ли почетный гость, то ли пленник. 21 декабря его пригласили на семидесятилетний юбилей великого вождя, где Мао произнес приличествующую столь торжественному моменту речь. Приглашение явилось лишь знаком вежливости, поскольку от запланированной на 23-е число беседы Кремль внезапно отказался. Это привело Мао в ярость. Стуча кулаком по столу, он кричал в присутствии навестивших его московских чиновников: «У меня здесь всего три дела: есть, спать и облегчать желудок!» Но когда через два дня Сталин позвонил ему, Мао уклончиво ушел в сторону от обсуждения политических вопросов. На его ответный звонок в Кремле сообщили, что «Иосифа Виссарионовича сейчас на месте нет».

Поистине византийский поединок двух характеров, когда каждая из сторон испытывала терпение другой, мог бы длиться и длиться, если бы западные журналисты, озадаченные отсутствием Мао на публике, не распустили слухи о том, что он находится под домашним арестом. Чтобы опровергнуть досужие домыслы, Сталин приказал направить к гостю корреспондента ТАСС. В беседе с ним Мао дал понять: он готов оставаться в Москве столько времени, сколько потребуется для того, чтобы достичь соглашения. И Сталин сдался. 2 января 1950 года Молотов сообщил Мао: Чжоу Эньлай может выезжать, старый договор будет аннулирован и вместо него подписан новый. «А как же Ялта?» — наивно поинтересовался Мао у Сталина двумя днями позже. «К черту Ялту!» — ответил ему глава страны.