Мао Цзэдун

Впоследствии ходило немало слухов о том, что в январе у него случился инфаркт. На самом деле перегруженное сердце страдало от гиперемии, периодически обострявшейся из-за постоянных отказов Мао довериться опытным кардиологам. И все же главная причина нездоровья крылась в политике. Уже в августе или начале сентября, будучи готовым к конфронтации с Линь Бяо, Председатель еще не определил, каким образом окончательно решить возникшую проблему. Понизить его статус в Политбюро, подвергнуть резкой критике, но оставить все же у руководства, подобно тому, как поступили с Пэн Дэхуаем в 1959 году? Либо выбросить вон? Если продумать все детали, это тоже выход, но самый крайний: он произведет тягостное впечатление на массы. Осмелившись бежать, Линь перехватил у Председателя инициативу.

Легшее на плечи Мао бремя чуть облегчилось, когда он узнал о деятельности, развернутой сыном ослушника.

Хотя Председатель шестым чувством угадывал угрозу его личной безопасности и даже принимал соответствующие меры, детали замысла, разработанного молодым офицером ВВС, стали ему известны лишь после закончившегося трагедией бегства. Незрелый и детский по сути заговор дал Мао возможность разоблачить в министре обороны изменника, ставившего своей целью государственный переворот.

Эта версия и прозвучала в середине октября на совещаниях с партийными работниками, а чуть позже — на встречах с населением.

Но озвучить ее оказалось не так просто. Многострадальный народ мог с недоверием воспринять весть о том, что еще один ближайший соратник вождя оказался подлым предателем. Куда подевались гениальные провидческие способности Председателя, если врагами один за другим оказывались Лю Шаоци («подонок и ренегат»), Чэнь Бода («шарлатан от марксизма») и Линь Бяо («контрреволюционер и карьерист»), на протяжении десятков лет стоявшие плечом к плечу с Мао? «Сто цветов» и кампания по борьбе с «праваками» напрочь вытравили из китайской интеллигенции веру в «самого-самого-самого». Хаос и террор «культурной революции» уничтожили понятия справедливости и чести не только в рядах партии, но и в умах десятков миллионов простых граждан. Дело Линь Бяо стало последней каплей. Общество захлестнула волна глубокого цинизма. Идею Мао о новом и светлом мире не отвергла лишь молодежь — далеко не вся! — и те, кто на бесконечных «революционных» потрясениях имел возможность греть руки.

Нездоровье и очередной политический провал привели Мао в состояние, близкое к полному отчаянию. Впервые после осени 1945 года, когда Сталин пошел на предательский сговор с Чан Кайши, у Председателя опустились руки. В январе 1972 года Мао сказал потрясенному Чжоу Эньлаю, которого поставил руководить повседневной работой ЦК, что заниматься делами он уже не в состоянии — пусть Чжоу берет вес на себя. Из депрессии 1945-го его вывел американец Гарри Трумэн, направивший миссию Маршалла для посредничества в прекращении гражданской войны. Сейчас извлечь Мао из новой «черной дыры» предстояло тоже американцу. Забыть о судьбе Линь Бяо заставило Председателя невероятное, немыслимое: после двадцати лет исступленной вражды президент Соединенных Штатов Америки Ричард Никсон готовился нанести первый официальный визит в Пекин.

Бои на Даманском и последовавшее за ними резкое обострение отношений между Пекином и Москвой не могли не привлечь внимания Белого дома. Еще задолго до этого отдельные политики в США начали вслух рассуждать о необходимости поисков более взвешенного подхода к Срединному Царству. Примерно за год до визита Никсон написал фразу, которую повторил затем в своей инаугурационной речи: «Пора помочь Китаю вырваться из тисков озлобленной изоляции». В кулуарах Госдепартамента велись разговоры о возможности построения «дипломатического треугольника». Однако до того момента, когда пограничный конфликт поставил Китай и Советский Союз едва ли не на грань войны, никто не представлял, как можно будет свести три стороны в единое целое.

Первые робкие сигналы прозвучали в июле 1972 года. США пересмотрели запрет на поездки своих граждан в Китай. Тремя днями позже Пекин освободил двух американских яхтсменов, задержанных в территориальных водах Китая. В августе госсекретарь Уильям Роджерс публично объявил, что правительство страны рассматривает возможность «открытия каналов связи». Через посредничество Румынии и Пакистана в Пекин доставили и личные послания руководителя внешнеполитического ведомства. В октябре, когда напряженность в китайско-советских отношениях несколько ослабла, Никсон сделал более значимый жест: Пекину дали понять, что корабли ВМФ США, патрулировавшие по окончании Корейской войны Тайваньский пролив, будут отозваны домой.

Так начиналось то, что Генри Киссинджер называл «замысловатым менуэтом». Каждое новое па приближало его к тому, чтобы почти двумя годами позже стать первым после 1949 года в США официальным лицом, которое посетит Пекин.