Мао Цзэдун

Провинция Гуйчжоу на протяжении веков считалась в Китае одной из беднейших. В тридцатые годы в деревнях витал запах опиума, поголовно неграмотное население обнищало до того, что зачастую на семью приходилась единственная пара мужских штанов. Чтобы избавиться от лишнего рта, рождавшихся девочек часто убивали, а чуть подросших сыновей продавали работорговцам, сбывавшим свой товар в более зажиточных прибрежных районах. Зато местность в Гуйчжоу славилась своей живописностью. Открывавшиеся перед отрядами Красной армии пейзажи, казалось, были списаны с удивительных свитков династии Мин[3].

К западу от Тундао склоны холмов становятся круче, набирают объем фантастические очертания гор: глаз поражают уходящие на сотни метров вверх причудливые исполины из песчаника, напоминающие то верблюда, то гигантский муравейник, то величественное надгробие предков. К отвесным склонам гор лепятся деревушки народности мяо: скопища соломенных крыш, охристые стены, решетчатые, с бумагой вместо стекла окна под нависающими стрехами — темные пятна на желтовато-зеленом фоне прошлогодней травы с только пробивающимися весенними побегами. Высоко в небе над еще белыми от тонкого льда рисовыми полями парят ястребы. В Гуйчжоу люди говорят: «Каждый третий день — дождь, каждые три ли — гора». И в самом деле, эта часть провинции представляет собой только горы, едва видимые в декабре и январе сквозь мелкую сетку дождя или густого тумана. На высоких склонах через эту пелену угадываются просторные сосновые леса, золотистые бамбуковые рощи, темно-зеленые заросли пихты; по впадинам глубоких долин лениво ползут ярко-белые пятна облаков. Поперек горных речушек местами висят на цепях мостки, вниз ступеньками спускаются отвоеванные у крутой горной вершины крошечные, чуть больше носового платка, поля на террасах, где крестьянин гнет над красной землей спину, чтобы собрать свой скудный урожай.

В памяти простого солдата остались лишь тяготы пути. «Мы поднимались по склонам такой крутизны, — вспоминал один из них, — что перед глазами у меня постоянно были подошвы впереди шедшего. Откуда-то сверху вдруг донеслась весть: дорогу головному отряду преградил утес, взбираться на него будем только на рассвете… спать придется прямо здесь, где застала ночь… Ярким нефритом сияли звезды, а мрачные горы вокруг напоминали притаившихся гигантов. Казалось, что мы находимся на дне глубокого колодца». На вершину утеса, известного в округе под названием Обители Громовержца, вели высеченные в камне ступени. Для носильщиков они были слишком круты, и своих раненых товарищей бойцам приходилось нести на спинах. Погибло много сорвавшихся со склонов лошадей.

Удручающая бедность местных жителей произвела впечатление даже на Чжу Дэ, одного из видных военачальников Красной армии. «Крестьяне там называли себя «сухими людьми», — вспоминал он, — скудная жизнь выжала их досуха… Чтобы не умереть с голоду, люди выкапывали под старым амбаром помещика полусгнившие зернышки риса, которые монахи называли «святыми дарами Неба».

Свидетелем этому был и Мао. Тем не менее в своих стихах, относящихся к тому периоду, он предпочитал воспевать мощь и красоту просторов, по которым шел армейский обоз:

О горы!
Как волны вздымаетесь вы в бушующем море,
Подобные буйным коням, галопом стремящимся в битву.
О горы!
Вершины острые пронзают синеву небес.
Но если б не поддержка ваша — низвергнулся бы небосвод.

И эти стихи были не просто гимном силам природы.

Душа Мао ликовала.

15 декабря отряды Красной армии вступили в Липин, уездный городок, расположенный в долине, окруженной невысокими, изрезанными террасами полей холмами. Под штаб заняли просторный дом какого-то торговца — довольно приличную постройку с небольшим внутренним двориком, стены которого были расписаны буддийской символикой и иероглифами «благополучие». Кровати в доме стояли под балдахинами; крошечный китайский садик выходил на узенькую улочку, застроенную крытыми серой черепицей лавками. По соседству находился пустующий особняк лютеранской миссии — сами миссионеры, так же как и торговец, в чьем доме устроили штаб, при слухах о приближающихся коммунистах почли за благо унести ноги.

Именно здесь впервые с начала Великого похода собралось Политбюро ЦК КПК с целью обсудить положение. На повестке дня стояли два вопроса: определиться с конечной точкой похода и выработать тактику ведения боевых действий.