Мао Цзэдун

Линь действительно тогда был очень молод. Ему шел всего двадцать первый год. Он родился 5 декабря 1907 года в уезде Хуанган провинции Хубэй в семье ткачей-кустарей. В 1921 году окончил начальную школу, а через четыре года получил среднее образование. В 1924 году под влиянием двоюродных братьев коммунистов Юйина и Юйнаня вступил в Социалистический союз молодежи, и зимой 1925 года приехал в революционный Кантон, где был принят в военную школу Вампу. Это и определило его карьеру. Став в конце 1925 года членом компартии, он был направлен в коммунистический полк Е Тина. Вместе с Е Тином и Чжу Дэ Линь Бяо принял участие в Наньчанском восстании 1 августа 1927 года, после разгрома которого и пришел в горы Цзинган¹⁷¹.

К Мао он относился с огромным уважением и поистине сыновней почтительностью, что конечно же не могло укрыться от внимательных глаз будущего «великого кормчего». Для Линь Бяо, слабо разбиравшегося в марксистской теории, Мао стал энциклопедией знаний, гением науки и политики. Ценил он его и как военного руководителя. Скромный и застенчивый от природы Линь по характеру не был лидером, хотя и являлся талантливым военачальником. Не случайно в кругу вождей китайской компартии его называли «девушкой»¹⁷². Худенький и низкорослый, с густыми, чуть удивленно поднятыми вверх бровями, он и вправду напоминал красотку из какой-нибудь пекинской оперы, где все женские партии исполняли мужчины. С его внешним видом и поведением как-то не очень вязалось имя Линь Бяо — «Лесной барс».

Именно послушание, неамбициозность и преданность в сочетании с блестящими военными способностями[150] и импонировали Мао Цзэдуну, подавлявшему его своей сильной волей. В молчаливом и слабохарактерном военачальнике, всегда готовом выполнить его приказ, он не видел конкурента. А потому и стал выдвигать Линя на руководящие посты. Ко времени образования Китайской Народной Республики Линь Бяо был уже членом ЦК, командующим войсками 4-й полевой армии. В 1949 году его избрали членом Центрального народного правительственного совета, а также назначили заместителем председателя Народно-революционного военного совета КНР. В 1954 году он получил пост заместителя премьера Госсовета. Через год Мао ввел его в состав Политбюро, присвоил звание маршала, а в мае 1958-го сделал членом Постоянного комитета Политбюро и одним из своих заместителей.

Ни минуты не колебался он и тогда, когда в 1959 году в связи с отставкой Пэн Дэхуая ему понадобился новый министр обороны. Его решение назначить на этот ключевой пост Линь Бяо было естественным.

Единственное, что иногда раздражало Председателя в его «близком соратнике», так это чрезмерная даже для властолюбивого Мао лесть. «Я никогда не верил, что несколько моих книжонок могут обладать такой большой, волшебной силой, — написал как-то Мао Цзян Цин в июле 1966 года. — Теперь, после его [Линь Бяо] хвалебных слов, вся страна начала превозносить их, вот уж поистине „старуха Ван продает тыквы и при этом расхваливает свой товар“… Он [Линь Бяо]… в печати тем более выступил весьма энергично. Прямо-таки превозносил меня как святого из святых. Таким образом, мне оставалось лишь пойти на это. Но… чем выше превозносят, тем больнее падать»¹⁷³.

Подхалимство Линь Бяо, однако, было не слишком большим «преступлением». И хотя Мао мог поворчать по этому поводу, удовольствие оно ему доставляло. Да к тому же Линь Бяо и не являлся главным льстецом. Тех, кто готов был молиться на Председателя, хватало с избытком. Настолько, что к концу 60-х стареющий вождь уже и сам ощущал себя небожителем. Да и как могло быть иначе: тиражи «Цитатника» во всем мире уступали только тиражам Библии, а «Жэньминь жибао» и другие газеты беспрерывно писали о немыслимых чудесах, которые творили с народом «идеи Мао Цзэдуна». Корреспонденты агентства Синьхуа на полном серьезе сообщали о воскрешении из мертвых людей, над телами которых врачи произносили цитаты из «великого кормчего», о прозрении слепых и исцелении глухих при аналогичных процедурах, а также о прочих невероятных вещах. Разве Линь Бяо был ответствен за эту галиматью? Ведь не он, а Цзян Цин контролировала средства массовой информации.

Гораздо больше неудобств Мао доставляло то, что его будущий преемник все время болел. Что это была за болезнь, до сих пор остается тайной. Известно только, что она носила психический, а не физический характер. Возможно, являлась результатом четырех ранений, полученных им во время гражданской и антияпонской войн. Как бы то ни было, но уже во время первой поездки в Москву в 1939–1941 годах Линь Бяо главным образом жаловался на сильные головные боли, рвоту, сердцебиение, бессонницу и нервное расстройство¹⁷⁴. Он лечился в Монине и Кисловодске, но это не помогло. По его словам, сильная головная боль и бессонница у него возникали всякий раз, как он «немного» работал «умственным трудом»¹⁷⁵. В июле — октябре 1951 года вместе с женой Е Цюнь и дочерью Лихэн (домашнее прозвище — «Доудоу», уменьшительное имя от слова «Бобы»)[151] он вновь лечился в Советском Союзе, и опять безрезультатно. Он перестал доверять врачам, у него развилась тяжелая мания преследования. Почему-то ему казалось, что врачи замышляли убить его, подсыпая яд в ванны, которые прописывали ему. Он прекратил общение с ними, и с тех пор его лечащим доктором стала жена¹⁷⁶. Эта женщина обладала поразительно сильным характером, так что неудивительно, что безвольный Линь оказался полностью в ее власти. Любить мужа, который беспрерывно изнывал от депрессии, она, разумеется, не могла, тем более что Линь, зациклившийся на своих болезнях, потерял всякий интерес к сексу. Но брак с ним был для нее трамплином в высшую власть, а потому она изо всех сил старалась ублажить больного супруга.

Между тем психические приступы Линь Бяо продолжались. Причем с каждым годом становились сильнее. В результате, формально занимая руководящие посты, Линь месяцами не появлялся на работе¹⁷⁷. Вот как описывает один из таких приступов личный врач Мао, которого как-то попросили навестить маршала в его пекинской резиденции в районе Мацзявань: «Когда нас провели в его комнату, Линь Бяо находился в кровати, свернувшись клубком на руках жены Е Цюнь. Его голова покоилась у нее на груди. Он плакал. Е Цюнь гладила и успокаивала его, как ребенка». По словам врача, жена Линя рассказала ему, что в 40-е годы ее муж пристрастился к опиуму, а затем перешел на морфий. В Советском Союзе его вылечили от этого, но «его поведение осталось странным. Линь Бяо… так боялся ветра и света, что редко выходил из дома, часто пропуская заседания. Он боялся воды — настолько, что даже звук ее вызывал у него страшный понос. Жидкости он не пил совсем. Е Цюнь размачивала в воде пампушки, варенные на пару, и кормила ими своего мужа. Только так, в еде, он и получал жидкость. Линь Бяо никогда не пользовался туалетом. Когда ему приспичивало опорожниться, он накрывался одеялом, как тентом, и садился на корточки над судном, которое жена ставила ему на кровать. Я поразился. Линь Бяо был явно душевнобольным»¹⁷⁸. Схожий диагноз поставил и другой китайский доктор, осматривавший министра обороны. «Никаких функциональных отклонений» в его организме он не нашел, однако признал наличие «огромного количества симптомов, указывающих на психическое расстройство и свидетельствующих об употреблении наркотиков»¹⁷⁹.

По воспоминаниям дочери Линь Бяо, Доудоу, и зятя, Чжан Цинлиня, больному маршалу неизменно вводили какое-то «лекарство», прежде чем он отваживался покидать свой дом, окруженный высокой каменной стеной, для участия в публичных мероприятиях во время «культурной революции». Хранившееся в ампулах под названием «витамин С» это «лекарство» могло поддержать его в форме в течение нескольких часов, но вслед за тем у несчастного наступало обострение болезни, длившееся неделями¹⁸⁰.