Марамзин

Женщине, конечно, кажется, что это сама она делает так, как захочет. А на самом-то деле ничуть не бывало — даже когда она тебя целует, это ей разрешили тебя целовать, кинули ее к тебе на поцелуи, отпустили — то есть как бы тебя за ее губами нехотя целует разрешившее руководство.

В общем, снова Иван Петрович ощущал себя обиженным какой-то высшей властью.

Часть II

ДУСЯ

«Два человека приткнутся друг к другу — вот уже и Бог; и только так.»

Из старого дневника

Глава первая

ДУСИНЫ ДЕНЬГИ

1

Этот раз у Дуси был отпуск зимой. Она не поехала к матери -— далеко, нужно денег, а она не отложила. Не с чего было откладывать, зара­ботала мало, к тому же матери начала посылать, потому что знала из писем, что той это кстати. Повидаться же успеют не раз.

Дуся договорилась под городом с одной пен- сионеркой-старушкой и там у нее задешево про­жила отпуск, свои две недели.

Чисел старушка не наблюдала, ей все равно было, что за число, тем более пенсию приносили домой, а до следующей ждать все равно не хвата­ло -— так что нечего числа и считать до нее.

Так получилось, что Дуся опоздала на работу из отпуска, потому что перепутала дни.

«Я опоздала на работу на два дня, — писала Дуся в объяснительной записке, — потому что в отпуске не следила за отрывом календаря и пере­путала, которое сегодня число. Прошу наказать меня по всей строгости советского закона.»

Ее наказали, но не как она боялась, не по всей законной строгости: просто дали выговор в приказе по заводу. Одно только плохо — за выговор обя­зательно снимали премию, и в следующем месяце она получила только свой тариф, то есть меньше на двадцать рублей, чем всегда.

«Ничего, -— думала Дуся. — Как-нибудь ис­правлюсь постепенно.»

Но пока что никак с этих пор не выправля­лась, даже хуже. Потому что, кроме всего, Дусю очень стыдила за опоздание мастер, всё считала, что Дуся ей нагло врала, и Дусе стало постепенно вправду стыдно, она стыдилась иногда и не вы­полняла полную норму, несмотря на плакат, кото­рый висел у нее перед носом: «Наш девиз —- нор­ма доступна каждому!»

2

В тот день Дуся будто бы вдруг повзрослела, и перед самым окончанием смены у нее отпала по­следняя бородавка на пальце.

— А я опять сегодня норму не выполнила, -— сказала Дуся, придя с работы к себе в общежи­тие. — Опять чего заработаю? — смех! И мастер ругается. Разве я виновата?

— Я два года норму не вырабатывала, а по­том только стала, — откликнулась Люба.

— Дуся, тебе от мамы посылка, — сказала Нина. — Смотри.

— Ну-ка, дай-ка, — сказала Дуся. — Ага. Это, наверно, яички. Куры как раз сейчас много несут.

Дуся, не откладывая, спустилась на улицу и сходила на почту.

В посылке, и верно, оказались внутри два с половиной десятка яиц.

«И друга своего угости, я не против, — пи­сала Дусе мать в письме, положенном тоже в по­сылку, чтобы не платить отдельно. — Есть же у тебя какой наверно друг, хотя и не напишешь матери. А половодье в этот раз было сильное, вода дошла до сирени и по-за кустами протекла в задний подпол. В огороде остались три здоровые льдины и лежали все лето, особенно одна, пока не сделалась вся длинными иголками и не стаяла. Сараюшко наклонился, надо его починять, а берут нынче дорого, не знаю что делать. Приходил Илья Магьюнов, и говорит: ты, бабушка, никого не про­си, я тебе, бабушка, сделаю разом. Это он все ба­бушка да бабушка, а сдерет за милую душу, ты Илью того знаешь.»

«Здравствуй, дорогая мама! — писала Дуся в ответ. — Спасибо за яички. Дошли они хорошо, только два по дороге треснули, но я их сразу же пустила на сковородку, они и вытечь совсем не ус­пели, разве самую малость белок. Сараюшку ты починить позови, посылаю тебе переводом отдель­но сколько могу. А Илье Магьюнову ты поставь четвертинку, больше сразу не ставь, а потом, ска­жи, еще обещаю поллитру. Он тогда не сдерет и быстрее починит, потому что сколько сдерет — все жене, он соврать ей не может, не сумеет, я знаю. Побоится, что люди соврать не дадут. Жи­вая поллитра ему интересней. А друга у меня пока что нет и не надо, ни к чему он мне сейчас. Так что яички съем сама с девчатами. Они меня тоже всегда угощают, если есть. На этом целую тебя крепко-крепко. Твоя дочка Дуся.»

Дуся заклеила письмо языком и снесла его в ящик, напротив от дома.

Возле ящика, на скамейке, сидел мужчина в пиджаке, очень сильно раздутом на месте карма­нов. Он поманил к себе Дусю длинным пальцем.

— Простите на минуточку, — сказал без за­пятых человек.

Так он и сидел — раздут, плечо с зацепом, из которого виден лоскутик холста.

«И чего ему надо?» — подумала Дуся, но ей было любопытно, и она подошла.

— Гражданочка! — обратился он к ней, и это обращение было Дусе приятно.

— Мне очень и очень и очень и очень — СТЫДНО! — сказал он громко, но совсем не стыд­ливо. Дуся хотела засмеяться, но не стала.