Марат

Правда, находилось немало людей, готовых довольствоваться только одной свободой. Но еще больше было убежденных в том, что свобода и равенство не противоречат друг другу, что одно дополняет другое, что нет истинной свободы без равенства и братства людей.

Равенство, братство людей! В эпоху, когда труд, талант и даже богатство должны были склонить голову перед любой захудалой дворянской короной, часто прикрывавшей самое ничтожное и бесполезное из людских существ, эти простые слова обладали волнующей, покоряющей силой воздействия.

Равенство в устах ораторов и публицистов буржуазии — а именно буржуазия возглавляла и направляла народное движение в те годы — означало прежде всего юридическое равенство третьего сословия с привилегированными первым и вторым сословиями, уравнение всех граждан в политических правах.

Многие, очень многие буржуа, владельцы великолепных, блиставших роскошью особняков в кварталах Сент-Оноре, Пале-Рояля, шоссе Д’Антен, тогда, в 88-м или 89-м году, охотно поддерживали и требование равенства и требование народного суверенитета.

«Верховенство народа, нации, народный суверенитет!» — эти звучащие так ново, так свежо слова, прочитанные из вновь оживших страниц сочинений Жана Жака Руссо, с жаром произносились любым представителем крупной буржуазии. В ту пору буржуазия еще не боялась этих слов; ведь она считала себя частью народа, она была уверена в том, что будет им руководить, будет его направлять, и потому охотно отождествляла свои собственные интересы с интересом всей нации, всего народа.

Но уже тогда, в эти первые дни всеобщего увлечения идеями братства и национального единства, находились люди, отчетливо понимавшие, что в сочинениях автора «Общественного договора» можно прочесть не только то, что обычно цитировалось в модном кафе де Фуа, в Пале-Рояле или в салонах просвещенных буржуа, мечтавших о триумфах парламентского красноречия, — в этих страницах были и иные, сокровенные мысли, имевшие гораздо более глубокий и революционный смысл. Уже тогда были люди, Отдававшие себе отчет в том, что осуществление этого великого требования, в сущности, невозможно без социального равенства. Некоторые из них, как, например Дюфрунье де Вилье, ставили вопрос не только о законных правах третьего сословия, но и о правах четвертого сословия — «священного сословия несчастных», под которым подразумевались все бедные и слабые, то есть рабочие, непосредственные производители — труженики, беднота. Ведь третье сословие, Представлявшееся чванливым, надменным аристократам однообразным скопищем «черни», на деле состояло из разных классов и классовых групп. Буржуазия, крестьянство, рабочий класс, городская беднота, образовавшие третье сословие, имели разные, а в существенном и противоположные интересы.

Но как ни велики были различия между разнородными в классовом отношении составными частями третьего сословия, как ни различались их общественные устремления, но пока сохранялась еще несокрушимая власть феодально-абсолютистского режима, пока все третье сословие — и богатый и бедный — страдало от бесправия и от произвола абсолютной монархии, общность интересов брала верх над внутренними противоречиями. Все третье сословие выступало единым в борьбе против привилегированных сословий и возглавлявшей их монархии.

И в грозное предреволюционное время, когда самый созыв Генеральных штатов возвещал, что старая власть не в силах уже править по-старому, тогда солидарность интересов, общность задач отодвинула и заслонила собою все остальное.

«Свобода, равенство, братство!» — пусть понижает их каждый так, как он хочет. Но эти три слова стали великой триединой формулой поднимавшегося на восстание народа Это были слова, полные революционного дерзания, звавшие на бой, сплачивавшие народ для только еще начинавшихся великих сражений.

* * *

Марат, жадно и зорко вглядывавшийся в окружающий мир, в который он снова вернулся после долгой и тяжелой болезни, не мог не увидеть происшедших перемен.

И сорокапятилетний Марат, подчиняясь велению чувства долга, сознанию великих исторических задач, стоявших перед народом, перед страной, круто меняет род своих занятий и образ жизни.

К черту тигли, колбы, микроскопы! К черту исследования «огненных флюидов», оптические эксперименты, анализы действия электрической энергии, резекцию трупов животных! Естествознание, физика, медицина, которым отдано более двадцати лет непрерывного, изнурительного труда, отброшены и забыты.

Доктор Марат на этот раз не прерывает на время свои научные занятия в области физики и медицины, как это случалось и раньше, — он их оставляет навсегда.

Начинается новая жизнь.

Впрочем, по мнению самого Марата, он отнюдь не порвал с наукой; он остается ей верен: он лишь перешел от одной науки к другой — более важной сейчас и более нужной народу.

«Политика — такая же наука, как и всякая другая, — писал Марат, — она знает определенные положения, законы, правила, а также до бесконечности разнообразные сочетания; она требует постоянного изучения, глубоких и долгих размышлений».