Марджори в поисках пути

Сыр оказался мягкой зеленоватой массой, почти жидкой, с резким запахом. Марджори ужаснулась ему. Но Ноэль так страшно им гордился, — очевидно, это был редкий и дорогой французский шедевр, — что она намазала немного этой массы на кусочек бисквита и проглотила его. Коньяк, наоборот, имел странный светлый цвет, слегка маслянистый вид и великолепный вкус. Пока он говорил, она выпила несколько маленьких рюмок. Кофе, приготовленный Ноэлем, оказался чудесен, кофе всегда ему удавался. Он похвастался, что знает несколько мест в Париже, где можно отведать настоящего кофе по-американски.

— Это еще один варваризм, большая чашка, на вид не очень крепкий, но от небольшого глотка этого напитка лягушатники бегают по стенкам… я люблю кофе по-американски и всегда буду любить… Так о чем это я? Относительно дискуссий с коммунистами, получилось так, что это вообще перестало быть проблемой. Маркс довольно убедительно критикует капитализм девятнадцатого века, особенно в его английском варианте. Но уже после, скажем, мировой войны это столь же далекое прошлое, как и времена Птолемея. На самом деле вся теория стоимости стала просто абстракцией, инструментом, кстати, очень специализированным инструментом, работающей абстракцией вроде квадратного корня из минус единицы. Что же до теперешней линии партии, то это просто клубок догматической болтовни, который имеет столько же общего с Марксом, сколько и с Марком Твеном. Это банальный итог всякой теории, которая едва ли стоит беспокойства о ней. Но открытие, которое сделал я, — а я на самом деле думаю, что это только мое открытие, хотя во всей литературе рассыпаны намеки на это, — это нечто другое. Ты знаешь, Маркс заявил, что он поставил Гегеля с ног на голову. Я считаю, что нашел способ поставить на голову Маркса. И если я еще не утомил тебя — я же знаю, что такими вещами ты не интересуешься…

— Нет, я тебя слушаю. И наслаждаюсь этим коньяком, Ноэль.

Марджори пришло в голову, что он становится все более и более привлекательным. Она начала замечать самые незначительные перемены в нем. Она еще решила, не без скрытого удовольствия, что он начинает проявлять тот же мальчишеский энтузиазм, который ей приходилось и раньше в нем наблюдать. Когда он говорил, его глаза сверкали, как и раньше; было приятно узнавать знакомые ей нервные жесты, то, как он запрокидывает голову, как время от времени проводит костяшками пальцев по чисто выбритой верхней губе; все это оживляло старые воспоминания, порой болезненные, порой приятные, но всегда чертовски яркие.

— Как и положено всем основополагающим идеям, — продолжал между тем Ноэль, — эта была явлена миру в восьми толстых томах, но ее суть можно изложить в одной строке. Главной заслугой Маркса и его вкладом в критицизм является то, что он выводит мораль, религию и философию как функции экономических отношений в обществе. Это истина, великолепное наблюдение, в этом нет никакого сомнения. Эффект этого открытия был сокрушительным. Мое же открытие состоит в том, что, если погрузиться в эту теорию достаточно глубоко, то вся картина меняется. Она выворачивается наизнанку — это мой взгляд на ее сущность, И я должен посвятить остаток жизни доказательству этого; но — я в этом уверен — получается, что все экономические отношения в обществе на самом деле определяются религиозными верованиями того же общества — и что вся экономика, все глобальные понятия — деньги, доход, труд, абсолютно все — являются частью прикладной теологии. Вот что я понимаю под словами «поставить Маркса на голову». — Он замолчал и посмотрел на нее, положив обе руки на край стола. — Думаю, что все это для тебя не более чем скучная заумь…

Этот монолог так живо напомнил ей его былые теории, что она, едва удерживаясь от улыбки, произнесла:

— Нет, мне интересно, Ноэль, но, дорогой, ты взял на себя колоссальную задачу.

— Колоссальную? Да это же потрясение основ, — сказал Ноэль, и пламя свечей двумя желтыми точками отразилось в его глазах. — Ну а как тебе коньяк? Великолепен, не правда ли? Выпей еще, ты едва к нему притронулась.

— Что? Да я и так уже хороша, Ноэль… Нет, не так много, пожалуйста, половину рюмки…

— Давай, такого тебе больше не придется пробовать. Лягушатники выходят из себя, если американец покупает бутылку такого коньяка, для них это все равно что продать картину из Лувра. На ней никаких завлекательных этикеток, никакой паутины, ничего, это настоящая конспирация против иностранцев — человек, который мне ее продавал, был бледен и трясся всем телом. Он, должно быть, схлопотал за это лет десять тюрьмы. Бедный парень, я так и вижу его, голыми руками роющего себе подземный ход… — Он изобразил сошедшего с ума заключенного.

Марджори расхохоталась.

— Боже, какой ты фантазер! Это отличный коньяк, но не более того… Ноэль, неужели ты в самом деле все это прочитал? Мне кажется, на это должны уйти годы.