Марджори в поисках пути

— Это правда. Я всего лишь поскреб верхний слой. На самом деле я, наполовину прочтя «Капитал», едва понял основную мысль. И это так меня заинтересовало, что я пролистал его до конца и пробежался по основным трудам Энгельса… Кстати, он гораздо лучший стилист и куда четче мыслит. Исторический парадокс и даже несправедливость заключаются в том, что все это учение стало известно как марксизм. Я очень верю в театральный эффект исторических событий, как ты знаешь. В это верил и Наполеон, еще один отличный мыслитель… и я убежден, что если бы у Энгельса была такая же длинная и густая борода, как и у Маркса, то учение стало бы известно как энгельсизм… но это всего лишь побочный вывод… что же до…

Марджори зашлась от смеха. Ноэль спросил:

— Что такое? Что с тобой случилось?

— Э… Энгельсизм… Это так смешно звучит! Честное слово, Ноэль. Энгельсизм. Ха-ха-ха!

Ноэль усмехнулся, потом его лицо стало серьезным, это была его обычная реакция, когда его шутка достигала цели.

— Отлично. Ты всегда была моим лучшим слушателем. Но здесь я шучу лишь наполовину. Во всяком случае, здесь можно прийти к серьезным выводам, так что не хихикай. На самом деле я просмотрел целую кучу конспектов, энциклопедий, компиляций и тому подобного, вполне достаточно, чтобы убедить самого себя, что идея в основных чертах абсолютно верна и совершенно оригинальна. Но такой вопрос нельзя разрабатывать поверхностно. Я готов года на четыре зарыться в книги, а потом еще года четыре писать. Считая все задержки, тупики, неудачи и прочие препятствия, все предприятие, по моим прикидкам, займет лет десять. Но это будет работа в охотку. Единственная проблема в том, чем я буду жить все эти десять лет. Заказы на песни выпадают слишком редко, и, если уж говорить совершенно честно, я вкладываю в них слишком много души. Может быть, мой талант измельчал, или изменился я сам… мне ведь все-таки тридцать три… так что я должен решить, как мне прожить от тридцати трех до сорока трех лет. Ну что ж, я решу и это… Если ты больше не будешь, то я выпью еще коньяку. И давай перейдем в гостиную. На этих стульях невозможно долго сидеть.

— Но, может быть, сначала уберем со стола и вымоем посуду?

— Не строй из себя идеальную домохозяйку. Я же говорю с тобой о серьезных вещах.

— Да это минутное дело, а потом — вдруг она появится? Давай рассказывай, и будем убираться.

— Когда я мою посуду, то могу только проклинать тот день, когда я появился на свет, а что до Герти…

Но Марджори уже встала и начала убирать со стола, чувствуя, что коньяк ударил ей одновременно и в ноги, и в голову.

— Помолчи, Ноэль, давай все-таки уберем со стола. Иначе я просто не смогу здесь сидеть…

Бурча себе под нос, он согласился. Но когда посуда была собрана в мойку, он отказался ее мыть.

— Будь я проклят, если и дальше позволю тебе помыкать мною в моем собственном доме. Потерпи до тех пор, когда мы поженимся. А теперь замолчи и пошли отсюда. — Он за руку вытащил ее из кухни. — Давай сюда. Хорошо, что ты захватила коньяк. Я сейчас принесу свечи. Ты не хочешь еще рюмку?

— Ни единой капли, если ты хочешь, чтобы я тебя слушала.

Огоньки двух свечей, внесенных им в гостиную, были маленькими и голубыми. Но, поставленные на пианино, они разгорелись и стали большими и светло-желтыми. Приятный мягкий свет разлился по большой комнате. Ноэль, сев на рояльный вертящийся стул, рассеянно перебирал клавиши, а Марджори склонилась и оперлась на пианино рядом с ним. Огоньки свечей ярко и ровно отражались в черной полированной крышке пианино. Ноэль поднял взгляд на Марджори, его левая рука наиграла несколько тактов вальса «Южного ветра».

— Вспоминаешь былое, а? Ты, я и пианино…

— Да, правда…

— Ладно, не будем становиться сентиментальными. Нам нужно серьезно поговорить. Ты пересекла океан вовсе не для того, чтобы предаваться ностальгии. Я тоже не вижу в этом смысла. К черту былое! — И он с глухим стуком захлопнул крышку клавиатуры. — Ящик Пандоры закрыт.

— Отлично.

— А теперь слушай внимательно, потому что многое будет зависеть от того, как ты это воспримешь.

Он облокотился на крышку пианино, не отрывая от Марджори серьезного взгляда. При свете свечей он куда больше напомнил ей того богоподобного мужчину, которого она впервые увидела в «Южном ветре» так давно.