Марево

— Да ты не шути этимъ… Я еще и не тому тамъ, въ Петербург, выучилась… Ты можетъ-быть думаешь, что ты свободное существо, а ты просто физико-химическая машина. Что? Небось языкъ хочешь мн высунуть? Какъ же не такъ. Это вонъ электричество изъ той тучи подйствовало на твой мозгъ, и онъ передалъ языко-глоточному нерву….

— Инна, что у тебя за порывы? Это меня безпокоитъ, право.

— Ничего, мн давно такъ хорошо не было…. Ты думаешь, я вру? Это не ты думаешь, это фосфоръ въ твоемъ мозгу отдляетъ мысль. Что за безобразіе! вскрикнула она, толкнувъ фантомъ.

Тотъ закачался, тяжело стукнулся на комодъ, нсколько кусочковъ свалилось на подъ.

— Зачмъ же ломать? Вдь это, я думаю, дорого?

— Два семейства цлый годъ сыты будутъ этою дрянью. Нтъ, слушай Леня: въ самомъ дл, сть, пить, рости, дряхлть, разсыпаться, тутъ и все?

— Да будетъ теб….

— Нтъ, это трусость, это остатки глупыхъ надеждъ. Стоитъ ршиться, да и кинуться.

— Вотъ я и кинулся! Пока ты тутъ съ книгами, да съ этою дрянью возилась, я перебывалъ и въ раскольничьихъ скитахъ, и въ цыганскихъ таборахъ, корчемничалъ, у контрабандистовъ на Прут годъ прожилъ. Что жь ты думаешь, есть въ этомъ хоть капля поэзіи? Сволочь!

— Нтъ, Леня, люди правы! Съ нами имъ житья не было бы. Вспомни ты, кто въ вашей семь кончилъ путнымъ? То энергія безъ удержу, точно нефть горитъ въ жилахъ то апатія до самоубійства, или до сумашествія….

— Не кощунствуй, смясь говорилъ Леонъ:- ты и меня въ отчаяніе приведешь.

— О, о! Я еще тебя твоимъ любимымъ вареньемъ угощу. Она достала банку и, откупоривая, шутливо продекламировала ему: "о, ваша жизнь, гд сладко лишь варенье", "Гд вечеромъ опасно такъ ходить". Ну, а теперь гд жь ты живешь? "Птичка Божія не знаетъ"…

— Нтъ, я почти осдлымъ сталъ.

— По какому виду? Или ты ихъ самъ выдаешь?

— Мало ли насъ безвидныхъ-то! Всхъ не переловишь; кто поумнй и самъ не попадается.

Они стали говорить такъ тихо, что въ комнат стало слышно какъ шелестилъ втеръ въ темной листв сада и тамъ, гд-то въ глуши, перекликались сычи.

VI. Заказъ

Невесело глядитъ уздный городишка южной полосы, — особенно подальше отъ центра его, гд на двухъ, трехъ улицахъ, да на грязной площади сбились присутственныя мста, давки, дв церкви, а иногда и одна, и каменные дома зажиточныхъ обывателей. Чмъ ближе къ черт города, тмъ кривй и тснй становятся улицы; въ дождливую погоду немощеный черноземъ растворяется въ жидкое мсиво съ заплывшими колеями возовъ. Раздолье цлымъ стадамъ свиней, которыя публично занимаются своими длами; хаты покривились, крыши почернли, людей не видишь. Если невзначай въдешь въ предмстье, такъ и не узнаешь что городъ. Гремитъ столичная печать противъ татарщины и лни провинціаловъ, поучаетъ ихъ дятельности, мощенію мостовыхъ, освщенію газомъ, посыпанію тротуаровъ пескомъ и разнымъ хорошимъ вещамъ. Сидятъ провинціалы по темнымъ угламъ, охотятся по праздникамъ на дикихъ утокъ въ черт роднаго города, въ темныя ночи пробуютъ относительную плотность лбовъ и столбовъ, изрдка утонетъ какой-нибудь пьяница въ невылазной грязи. И нтъ имъ дла до столичной печати, что такъ краснорчиво сулитъ журавля въ неб.

По одному изъ переулковъ, выходившихъ на живописную природную набережную узенькой рчонки, пробиралась старуха, тяжело шлепая по липкой грязи развалившимися башмаками. Крехтя наклонилась она къ земл, подняла чурку и морщинистое лицо просіяло. Она положила находку въ фартукъ, юркнула, сгорбившись, въ калитку и вошла въ небольшую комнату, перегороженную еще пополамъ. Молодой парень прилежно строгалъ доску у единственнаго окна и загораживалъ свтъ. Старуха завозилась въ печк, шаря по холодному полу. Парень взглянулъ на нее, тряхнулъ подстриженными въ скобку волосами и еще проворне заработалъ фуганкомъ.

— Что жь, матушка? не выгораетъ? спросилъ онъ немного погодя, словно нехотя.

— Эко горе, эко горе, зашамшила старуха;- всю улицу избгала…. Просила ужь хоть двугривеннаго всего на два дня до получки. Ни у кого нтъ. Арсениха вчера и курицу свою на базаръ снесла….

— Ну не бда, пока есть лебеда, похлебнемъ и ее, молодцовато сострилъ парень.

— То-то не бда! Изморилась я на тебя глядючи; шутка-ль другая недля, все квасъ да квасъ! Какая тутъ работа на умъ пойдетъ?…

Парень сильно пустилъ фуганокъ, вырвалъ длинную стружку, бросилъ ее на подъ и слъ за столъ подгорюнившись. Худощавый овалъ лица его съ темными глазами носилъ отпечатокъ той думы, которую сплошь и рядомъ встрчаешь у рабочаго люда. Чуялась въ этомъ взгляд живая русская сметка, туманился онъ слегка дйствительнымъ горемъ, нуждой безысходною; да и не безъ гордости глянулъ бы онъ въ глаза вамъ, готовясь отпустить мткое словцо, не то на вашъ счетъ, не то въ пику осиленной судьб. Онъ засучилъ рукава засаленной ситцевой рубахи, утеръ капли пота на лбу, перетянутомъ ремешкомъ, и принялся хлебать приготовленную матерью тюрю съ лукомъ и квасомъ. Старуха покачивала головой, да приговаривала вполголоса.

— Да полножь, матушка! былобъ о чемъ! дастъ Богъ поправимся… Вотъ братишка подростетъ, изъ ученья выйдетъ, вмст захозяйничаемъ; знамо, одному не сподручно….