Марфа окаянная

   — Ехать надо мне, — сказал Фёдор. — Конь найдётся тут, купить хочу?

Он встал на ноги, и тотчас закружилась голова, в глазах потемнело, и Фёдор непременно упал бы, если б подскочивший Архип не поддержал его и не усадил опять на лавку.

   — Найдётся, найдётся, — приговаривал тот успокаивающе. — И конь найдётся, и хлеба кусок, и мёду туесок. Отдохни, поправься, а там и езжай куда вздумается. Раненый ещё, слабый, куда ж тебе такому ехать... — Он помог Фёдору лечь и набросил на него овчину. — Отдыхай, мил человек, сон лучшее средство тебе ноне. А я травки пойду соберу да отварчик заварю. Тоже хорошее средство, дедово ещё. Секретом владею.

Архип подмигнул лукаво и вышел, осторожно прикрыв за собой скрипучую дверь. Фёдор закрыл глаза и послушно заснул.

Проснулся он от яркого света. Подле лавки стоял небольшой стол, на котором горели две свечи, вставленные в железный подсвечник. Рядом на скамье сидел старый монах и внимательно разглядывал Фёдора. Хмурое лицо его, истощённое и вытянутое, будто лик иконописный, показалось знакомым.

   — Я знаю тебя, святой отец? — спросил Фёдор слабым неуверенным голосом.

   — Я знаю, — ответил тот. — Ты Марфы Борецкой меньшой сын. Ведаю и то, что приключилось с тобою. Не чаял живым боле тебя увидать, да пути Господни ведомы ли нам, грешным?..

Фёдор вдруг узнал старца. Он был почётным гостем на пиру в их тереме, давно, осенью ещё. Зосима, кажется, именем, игумен Соловецкой обители. Фёдор вспомнил, что чуть было собак не спустил на него, когда тот в первый раз явился к ним на двор управы искать на холопьев боярских, которые на земле монастырской хозяйничают, как на своей, рыбу ловят и силки на зверей ставят, а монахов прочь гонят. Мать очень сердилась, что не доложили ей о том, что соловецкий старец приходил. Потом прощения просила у него за сыновнюю непочтительность, одарила щедро.

   — Вижу, узнал меня, — сказал старец. — И я помню, как ты про волчью охоту сказывал в Новгороде Великом. Теперь вот сам, как зверь, от злой охоты спасаешься.

   — Прости, святой отец, — промолвил Фёдор. — Грешен я перед тобой, каюсь.

   — Бог простит, — ответил Зосима и опустил глаза. Словно припоминая что-то, продолжил негромко: — Видение тогда было мне на вашем пиру. Увидел я семерых высоких бояр новгородских, что тогда же мёд и яства вкушали, и были они без голов. Ужаснуло меня видение сие, и поспешил я удалиться, и молился всю ночь. А как сомкнул очи перед рассветом, вновь повторилось мне видение страшное...

Тоска стиснула сердце Фёдора.

   — А кто они были, кого видел ты, отче? — решился он спросить дрогнувшим голосом.

Старец не ответил.

   — Я-то был средь них?

   — Не следует мне знак Божий с человеками обсуждать, — сказал Зосима. — Молись лучше, сыне, о милости Господней. Он уже от гибели уберёг тебя, теперь смирись и живи по совести. Господь милостив, если не прогневишь сам Его. — Старец поднялся, прошёлся по келье и вновь приблизился к Фёдору. — Дела духовные торопят меня, ещё две обители обещал посетить, прежде чем на острова вернуться Соловецкие, к главной обители своей. Ты поживи здесь с месяц. Монахам я велел позаботиться о тебе. Храни Господь. — Он перекрестил Фёдора большим серебряным крестом и уже взялся за ручку двери, как вновь обернулся и спросил с лёгкой улыбкой: — Отрока вспомнил, что за волчонка вступился. Иваном вроде звать его. Ты его не обижай, ему в жизни обид довольно ещё достанется. А матушке своей передай, что могилки деток малых ухожены и заупокойные молитвы воздаются им, как и хотела она.

Старец удалился, и никогда больше не довелось Фёдору увидеть его и разузнать о своей ближайшей судьбе более того, нежели сам он мог предполагать.

Глава двенадцатая

«Ещё Новгород оставался державою народною; но свобода его была уже единственного милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы защитить её... К довершению бедствия, 9000 человек, призванных в Новгород из уездов для защиты оного, возвращаясь осенью в свои дома на 180 судах, утонули в бурном Ильмене».

Карамзин