Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

– Ну, не говорила ли я тебе, мама, что Иоанн будет женихом моим? – сказала невеста, обращаясь к Пахомовне. – Вот так и случилось, а ты все то и дело твердила, что оборотень-то он и недобрый человек….

– Грех попутал, мать моя, и не запираюсь, не так-то хорошо о нем думала, оно все бы ничего, да мне не нравилось, что он лазил чрез плетень и разговаривал с тобой; девушке до замужества ни с одним мужчиной говорить не надобно, а что красив он – так подлинно красная девица и такой, мой батюшка, милостивый, всем прислал подарки, не забыл задобрить и меня, старуху, пожаловал мне штофу на сарафан и душегрейку, да еще подарил добрым словом, она-де воспитала мою невесту – так ей и подарок надобно получше… Дай бог ему здоровья, утешил меня, мой кормилец, на старости лет! То-то мы заживем, моя красавица!..

– Но ведь ты будешь жить со мною, мамушка?

– Неужели же я с тобою расстанусь, мое ненаглядное солнышко? Разве сама прогонишь – да нет, Наталья Степановна, не найдешь такой палки, которая бы меня принудила оставить тебя, – умру у ворот твоего терема – а не пойду! – Слезы повисли на глазах доброй старухи.

– Перестань, мама! Ты и меня заставишь плакать своими грустными словами. Я не расстанусь с тобой ни за что на свете, и поверь, Иоанн будет тебя так же любить, как и я…

– Посмотрите, боярышня, – сказала одна из девушек, глядя в окно. – Посмотрите, идет Яша, да какой печальный, чуть не плачет.

– Ах, и в самом деле! – подхватила Пахомовна. – Я никогда его таким не видала! Уж не обидел ли кто бедненького?

Между тем юродивый вошел в светлицу; в чертах лица его было видно какое-то уныние; обращенные к небу глаза увлажнены слезами:

– Молитесь, православные, молитесь! – сказал он слабым голосом. – Много будет слез и горя!

– И что ты, Яша, все пугаешь нас своими предсказаниями. Вот опомнясь наговорил невесть что про царский венец, про какой-то цветок и бог тебя знает, да слава богу, ничего не сбылось; а ты лучше поздравь Наташеньку с суженым, так она тебе даст за это серебряную денежку.

– Скоро, скоро свадебные песни заменятся погребальными, на место радости настанет плач; денежку я возьму итак, да поберегу ее, чтобы подать за упокой души.

Наталья побледнела.

– О чьей смерти говоришь ты, Яша? – спросила она юродивого трепещущим голосом.

– И! Что его слушать, боярышня! – сказала Пахомовна. – Ведь ты знаешь, что он с придурью, иногда занесет такую околесную, что не найдешь ни начала ни конца!

– Буее Божие премудрее человек есть, и немощное Божие крепчае человек есть! – отвечал юродивый, нимало не обидясь замечанием старухи. – Разум человеческий, – продолжал он, – яко злак весенний, процветет в погибнет! Глагол же Божий пребудет вовеки, и предопределения его никто не избегнет: Той рече и быша!

– Слова твои, Яша, – сказала Марфа, подошедши к юродивому, – так непонятны, так загадочны, что невольно наполняют и мою душу каким-то предчувствием: ради бога скажи – о чьей смерти говоришь ты?

– Молись, Марфа, молись; Господь испытует любящих Его! Много горестей принесть может царский венец, но недолго он будет на голове красавицы…

– Ну вот, опять заболтал про царский венец! – вскричала с досадою старуха. – Уж не нажить тебе добра с языком своим! Пригоже ли рабам носить венец царский? У нас на Руси, слава богу, есть законный государь Иван Васильевич, дай бог ему много лет здравствовать.

– Полноте слушать его, боярышня, поглядите лучше в окно, народ толпами бежит на площадь, что бы это значило? Верно, послы московские приехали в Новгород да будут читать грамоты на Ярославовом дворе; ну так и есть, вон и твой батюшка, Марфа Васильевна, туда же пошел; он тебе кланяется да машет платком! – Юродивый хотел выйти. – И ты, Яша, идешь на площадь узнать, что там делается? Так ступай же скорее – народ бежит!

Юродивый покачал головою:

– Они спешат, – сказал он, – спешат на сходбище, куда призывает их честолюбие и тщета мирских почестей – а мне они не нужны. О! Православные, православные, вы думаете об одном своем счастии, а не заботитесь о спасении души: давно ли Великий Новгород трепетал от гнева царя? Давно ли Москва белокаменная стонала от нашествия иноплеменников? И вы уже забыли свои бедствия. Скоро кровь Христианская снова будет литься на стогнах московских.

Кроток Господь в милости и страшен во гневе Своем!

– Э! Полно, Яша, – сказала опять Пахомовна, не понимая слов юродивого, – ты нагнал тоску на барышню, кажется, она тебя жалует, а ты только ее пугаешь…