Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Что касается Маргариты, она останется в Оверни еще на четырнадцать лет — четырнадцать долгих лет, в течение которых с ней произойдет глубокая перемена. Ведь смерть близких не только избавила ее от потенциальных или явных врагов. Она избавила ее от семейной структуры, где во фратрии детей Екатерины ее назначили на двусмысленную роль; она освободила ее от матери, которая всегда царила в семье, от старшего брата, которого она воспринимала как свое «альтер эго», от младшего, которого она всегда поддерживала, словно была старшим братом… Теперь ей оставалось выйти из ситуации, которая так давно сделала ее «плохой супругой». Как раз это вскоре и предложит ей король. Все эти факторы, вместе с сочинением «Мемуаров», с годами превратят ее совсем в другую женщину.

Глава XI. Изгнание и память (1591–1595?)

В то время как гражданские войны продолжались, народные движения приобретали все более радикальный характер, и появлялись все новые претенденты на французский престол — кроме короля Наваррского это были старик Шарль де Бурбон, герцоги Майенн, Немур, Савойский, а вскоре к ним добавится и молодой герцог де Гиз, — владелицу Юссона, кое-как обжившуюся в своей неприступной крепости, постепенно обступало молчание. Долгие годы, проведенные там, относятся к самым малоизвестным в ее жизни. Франция была слишком занята войной, залечиванием ран, подсчетом сторонников той или другой партии, чтобы интересоваться королевой Наваррской. И потом, монархия пришла в расстройство, информационные и дипломатические сети были дезорганизованы. Кроме того, письма Маргариты стали редкими — по крайней мере дошедшие до нас; а рассказ в «Мемуарах» прервался уже почти десять лет назад.

Тем не менее надо было жить и заниматься собой. Королева читала, молилась, писала, погружалась в музыку. Вспоминается фраза, которую она скоро напишет, вспоминая о весне 1576 г.: «Во время своего первого заточения я обрела два блага — грусть и уединение, находя удовольствие в обучении и предаваясь благочестию…» Конечно, она будет подразумевать при этом заточение второе, которое, строго говоря, не было «заточением», ведь королева была свободна, но должно было казаться таковым женщине, привыкшей к действиям и к светской жизни. Чтение, — уточнит она, — это «настоящее лекарство, облегчающее страдания», а еще — «путь к благочестию». При чтении «прекрасной всеобъемлющей книги о чудесах Природы, творимых Создателем, […] заново рождается душа, […] совершая полный круг и думая только о том, чтобы следовать за цепью Гомера, этой приятной энциклопедией, которая, отправляясь от Бога, к Богу и возвращается, как началу и концу всего в мире». Тогда радость «пробуждает саму нашу душу, которая собирает все свои силы, чтобы отбросить Зло в поисках Добра, думая снова и снова, без устали, как достичь этой благой вершины, где, конечно же, ее ожидает спокойствие». На этот почти мистический пассаж, в котором можно увидеть заимствования из теорий Раймунда Сабундского, свою печать наложила и эзотерическая литература, до которой Маргарита была падка с давних пор[466].

Правду сказать, самые интересные сведения об этом периоде дает нам не столько сама королева, сколько Брантом. В то время он, удалившись от дел, жил на своих землях, менее чем в двухстах километрах от Юссона. В начале 1580-х гг. он тоже попал в немилость к Генриху III, потом упал с лошади, сломал бедро и на несколько лет оказался прикован к постели. Во время этого вынужденного отдыха он много писал или, скорей, диктовал. К концу этого десятилетия он стал ненадолго появляться при дворе, но в основном благоразумно оставался дома. В самом начале 1590-х гг. он решил восстановить контакт с последней оставшейся в живых представительницей королевского рода, «будучи настолько дерзким, чтобы осведомиться, что у Вас нового»[467], — написал он, как будто извиняясь. И она ответила ему трогательно приветливым письмом: «Коль скоро Вы вспомнили обо мне (что для меня было намного менее ново, чем приятно), я поняла, что Вы вполне сохранили любовь, какую всегда питали к нашему дому, к тому немногому, что осталось после бедственного крушения, к тому, что, в каком бы состоянии ни находилось, всегда будет склонно служить Вам, ибо я рада, что Фортуна не смогла изгладить моего имени из памяти моих старейших друзей, к каким принадлежите Вы. Я узнала, что Вы, как и я, выбрали спокойную жизнь, и счастлива, что могу жить ею, поскольку Бог даровал мне ее уже пять лет назад, поместив меня в ковчег спасения, где бури этих смутных времен, благодарение Богу, не могут причинять мне вреда»[468].

Ободренный таким приемом, Брантом обратился одновременно к своей памяти и к сведениям, собранных у общих знакомых, взявшись писать биографию Маргариты, которая войдет в начатый им «Сборник о дамах»[469]. Несомненно, как раз тогда, вспомнив о желании, когда-то высказанном королевой, возможно, в салоне маршальши де Рец, он сложил сонет, в котором сквозил страх не справиться с задачей: