Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Как и ожидалось, возвращение королевы в Париж, «где ее не видели двадцать четыре года или двадцать пять лет, и ее прибытие ко двору […] дали немало пищи для разговоров самым разным людям», — пишет Летуаль, приводя некоторые тексты, появившиеся в этой связи[525]. Действительно, последнюю из Валуа встречали с чрезвычайным любопытством. Некоторые воспевали в ней «вдову», удрученную злой судьбой, другие бездумно славили ее красоту и величие… надеясь найти в ней более щедрую покровительницу, чем был новый монарх[526]. Хотя эти льстивые образы уже не совсем соответствовали облику женщины пятидесяти двух лет, сильно растолстевшей, они, конечно, доставляли ей удовольствие, и некоторые из льстецов добились своего, став ее протеже.

6 августа в Сен-Жермене, в стенах, где она выросла, она наконец познакомилась с юным Людовиком. Она была растрогана. Этому четырехлетнему ребенку, законному сыну ее бывшего мужа, следовало бы быть ее ребенком; впрочем, ей он был обязан самим существованием, и ему она вскоре завещает все имущество… Некоторым образом она и была ему матерью, настоящей матерью. Она так давно сожалела, что не способна родить, и теперь в ней пробудилось подлинное материнское чувство. Еще в Булони, увидев маленького Сезара Вандомского во главе встречавшей ее делегации, она написала королю: «Я чрезвычайно боялась, как бы тяжкая нагрузка, возложенная на этого столь нежного ангелочка, не повредила ему. […] Да простит мне Ваше Величество, если я посмею Вам сказать, что он требует большей заботы»[527]. Но действительно по-матерински она будет относиться именно к Людовику, дофину Франции.

Жан Эроар, врач Людовика, описал в своем «Дневнике» их первую встречу. О приезде королевы говорили за несколько недель, — объясняет он, — и обсуждали, как ребенок будет ее называть: вопрос и в самом деле был деликатным! «Кто-то сказал, чтобы он называл ее тетей. Дофин: "Нет, я буду называть ее сестрой''». Мария Медичи, которую, возможно, не смущало появление этой подменной матери, хотела бы, чтобы он называл ее «мама». Наконец, была принята другая формулировка, которую впервые и использовали в день встречи: «Добро пожаловать, мама дочь моя [maman ma fille]!» — воскликнул мальчуган. А через несколько дней врачу представилась возможность неожиданно увидеть трогательную семейную сцену: «Королева лежала в постели, король сидел на ее кровати, а Королева Маргарита стояла на коленях, опираясь о кровать», тогда как маленький Людовик резвился рядом. С тех пор взаимные визиты почти не прекращались[528].

Генрих IV через недолгое время предложил ей поселиться в Париже — затем ли, чтобы надежней обеспечить защиту бывшей супруги? Во всяком случае, так он говорил иностранным дипломатам: «Его Величество сказал сеньору Джованни Медичи, что Королева Маргарита приехала сюда, дабы не попасть в руки маршала [герцога] Буйонского и его гугенотов, которые в случае смерти короля хотели бы добиться от нее заявления, что согласие на развод было получено у нее силой»[529]. Или еще и затем, чтобы ей угодить, хотя в отношении ее намерений он был вполне спокоен и видел, что со всей королевской семьей она находится в наилучших отношениях? Это тоже не исключено. Во всяком случае, она не заставила себя упрашивать и выбрала для жительства Санский отель, великолепное здание, которое все еще можно видеть на берегу Сены, близ моста Мари, в двух шагах от Арсенала, где жил Сюлли. Однако отель нуждался в существенной перестройке. «Как я и обещала Вашему Величеству, я прибыла в свой дом в Париже, — писала она королю в конце августа. — Но, не найдя его пока пригодным для проживания, я была вынуждена вернуться в Булонь до окончания праздников, на срок, который для меня будет весьма долгим»[530].

Прежде чем вернуться в замок Мадрид, она удивила парижан одним из тех жестов милосердия, к каким жители Юссона привыкли: «Когда [она] входила к Якобинцам, чтобы получить отпущение грехов, она увидела при входе бедную ирландку, которая недавно родила и едва произвела на свет ребенка, оказавшегося мальчиком. Она [Маргарита] пожелала ее поддержать и, узнав, что здесь находится г-н де Монпансье, сделала его крестным отцом [ребенка] и дала тому имя Анри». Она уже вызывала любопытство в столице, где из уст в уста передавались рассказы о ее словах и делах: «Говорили, что по ее приезде король попросил ее дать два обещания: первое — чтобы, ради собственного здоровья, она более не превращала, как обычно, ночь в день и день в ночь; второе — чтобы она сдержала свою щедрость и стала бережливее. Насчет первого она пообещала королю сделать, что сможет, дабы доставить удовольствие Его Величеству; […] но что касается второго — это было для нее решительно невозможно, она никогда не могла жить иначе, щедрость была у нее в крови»[531].