Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

В июле мы обнаружим ее поглощенной другим процессом — по эдикту о Виконтствах. Последние моменты этих долгих слушаний, ради которых многие руанские сановники в конечном счете перебрались ко двору, описывает Клод Грулар, советник нормандского парламента. Поскольку этот эдикт ущемлял интересы многих, король «не хотел, чтобы оный действовал далее, но ему вместе с г-ном хранителем печати надо было подумать, как иначе удовлетворить Королеву Маргариту». И советники парламента направились к ней. «Поскольку она была не лишена красноречия», — рассказывает магистрат, — она изложила им историю дела и воспроизвела всю свою аргументацию, после чего «было сделано предложение: пусть король извлечет из своих сундуков шестьдесят тысяч экю, чтобы удовлетворить королеву»[555]. Как ни возражал Сюлли, в итоге Маргарита к середине июля добилась подтверждения эдиктов и рассыпалась в благодарностях: «Если бы у меня осталось что-нибудь, чтобы передать в дар Вашему Величеству, я бы сложила это к Вашим ногам», — радостно писала она королю[556].

Эта серия побед и в самом деле должна была доставить королеве большое удовольствие. Двадцать лет без нескольких месяцев она была узницей, лишенной всех владений, и ее считали умершей, а то и открыто желали ей умереть. И двадцать лет она боролась за то, чтобы выжить, обеспечить себе безопасность, восстановить свое положение, вернуть себе статус, какой ей причитался. Решение Парижского парламента увенчало годы стараний и упорного труда: ее признали наследницей рода Валуа как его представительницу, которую никогда бы не следовало исключать из этого рода, а бастарду Ангулемскому отказали в месте, которое он занял только благодаря озлоблению Генриха III. Победа была полной. Маргарита пережила ненависть брата и отречение матери, она была жива, тогда как они умерли, и принята ко двору, тогда как их изгнали из него. Она получила высшее удовлетворение: теперь она даже стала благодетельницей государства, потому что могла принести в дар Короне все владения, которые вернула себе.

Глава XIV. Последние годы благодетельницы государства (1606–1615)

Жизнь королевы Маргариты вошла в новую и последнюю стадию. Эта женщина пятидесяти трех лет, колоритный персонаж, которую памфлетисты скоро назовут «старой набеленной святошей», отныне стала неотъемлемой частью парижского пейзажа, и внимание к ней привлекали то ее милосердные акции, то ее любовь к дофину, то пристрастие к набожности, равно как и к галантности, то неизменное кокетство и жизнь на широкую ногу. Но она была еще и подругой королевской семьи, нерушимой опорой Бурбонов, дамой, которой знать наносила визиты и устраивала пышные приемы, к которой обращались, чтобы встретить иностранных послов. Наконец, она была средоточием своего двора, который выглядит первым прециозным салоном XVII в. И станет одним из главных очагов малербианского спора.

Для ее нового образа жизни была прежде всего характерна высокая активность в сфере, где до нее прославились все ее предки, в частности Екатерина, — в архитектуре. Этой страсти Маргарита давала выход в обоих новых жилищах, где отныне будет обитать: в своем новом парижском особняке и в сельском доме в Исси. В сентябре 1606 г., — рассказывает Летуаль, — «чума в жилище королевы Маргариты (от которой умерло два или три ее служащих, причем один жалкой смертью, в бедной лачуге у Фратти Иньоранти) заставила названную даму во вторник шестого числа настоящего месяца удалиться в Исси, в дом Ла Э», недавно купленный ею[557]. Действительно, во всем парижском регионе свирепствовала чума, не пощадив и двор в Фонтенбло. Маргариту, не поверившую было в опасность, привел в отчаяние масштаб эпидемии. «Мы уже четыре дня кочуем, как татары, — пишет она королю, — постоянно перебираясь с места на место, и я огораживаю свой поезд со всех сторон лентами; думаю, что эту кару я терплю за свое неверие». К концу месяца угроза пошла на убыль, но Маргарита решила остаться в деревне, «пока меня отсюда не прогонит холод»[558].

Однако Исси был не очень далеко от столицы, королева по разным поводам то и дело возвращалась в нее, прежде всего из благочестивых соображений, и в конце октября, присутствуя на мессе у Августинцев, простудилась. «У меня был очень сильный жар и плеврит с его обычными осложнениями: сильной болью в боку, одышкой и чрезвычайной головной болью», — рассказывает она Генриху, начиная выздоравливать.

Мне выпустили столько крови, — добавляет она с юмором, — что, думаю, когда мне выпадет честь целовать руки Вашему Величеству, Вы примете меня за скелет, а нос у меня сейчас такой же длинный, как у короля моего деда!»[559]