Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Через шесть лет Тамизе де Ларрок обнародовал двадцать семь неизданных писем Маргариты Помпону де Беллиевру. Этот южный историк, специалист по Алиеноре Аквитанской, не впервые обращался к фигуре королевы: в 1866 г. он уже издал одно ее письмо, без комментария, а в 1870 г. опубликовал еще три, дававшие представление о ее призывах к консулам Кондома в 1580 г., в интересах короля Наваррского, и к духовенству в 1614 г., в интересах Людовика XIII. Статья также включала в себя документы, относившиеся к бегству из Ажена, и, в частности, письмо Анри де Ноайя матери, в котором тот называл ее [Маргариту] «Марион». «Все это, — комментировал Тамизе в очень характерном тоне "времен до Сен-Понси", — поможет чуть больше узнать […] о жизни, которая была настолько необычной, что, даже если многое в рассказах о ней преувеличено, все равно она содержала больше событий, чем можно найти на самых драматичных страницах самого дерзкого романиста». Публикация 1897 г. важна еще и потому, что включала немало материалов о переговорах, связанных с оскорблением 1583 г. и известных до тех пор только по сообщениям дипломатов короля Наваррского. Тон Тамизе, как и его коллег, приобрел больше глубины, и историк причислил себя к большим почитателям королевы, сопоставив себя с Пеллиссоном и похвалив «захватывающую прозу той, которая и как писатель, и как женщина дважды заслужила право называться пленительной Маргаритой»[835].

Эти разные публикации побудили Леонса Кутюра в 1897 г. написать длинную рецензию на издательскую деятельность Лозена и Тамизе в течение пятнадцати лет. «У меня было желание написать "королева Марго", — отмечал южный историк во вступлении к статье. — Нов этом имени есть что-то сомнительное, чтобы не сказать — грубое и оскорбительное, хотя поначалу, как мне кажется, оно применялось, в частности, королем Карлом IX, в ласкательном и добром смысле. Первую жену Генриха IV обычно звали, в последней половине жизни и после смерти, "Королевой Маргаритой"». Вслед за собратьями он поносит «злоумышления ее врагов, использованные некоторыми историками, в том числе, увы, и нашим земляком, неблагодарным Сципионом Дюплеи». Однако больше всего его интересует стиль королевы. Вот как он комментирует ее послание за 1584 г., в котором она выражала свое отчаяние в связи с необходимостью встречаться с герцогом д'Эперноном: «Эта возвышенность чувств в самой тяжелой ситуации — одна из характерных черт, которые часто обнаруживаются в письмах Маргариты». В другом месте он обоснованно хвалит «ту силу словесного выражения, которая была присуща ей благодаря происхождению, как и ее братьям». И отмечает, что письма Шанваллону «г-н Гессар опубликовал, думаю, с некоторой злостью»[836].

Случай Гюстава Багно де Пюшесса — более сложный и хорошо показывает, как трудно было эрудитам полностью отрешиться от легенды, к которой они так привыкли. В 1898 г. один из издателей переписки Екатерины Медичи уточнил свою позицию относительно «мнимого письма Генриха III» королю Наваррскому о романе Маргариты и Тюренна, письма, развязавшего — согласно Мезере — «войну влюбленных». «Не будем приводить утомительного перечисления наших историков, великих и малых, которые в XVIII в. и позже бездумно доверились этой легенде». И он повторил то, что было отмечено только в одном примечании к переписке Екатерины: королева никак не была заинтересована в этой войне. Несколько дальше он выразил пожелание, «чтобы эрудит, хорошо знакомый с эпохой, когда-нибудь составил полный сборник |…] всех известных писем Маргариты де Валуа». Однако дальнейший комментарий контрастирует с похвалами, расточавшимися до сих пор. Филипп Лозен, — предлагает он, — этот «нынешний поклонник королевы Наваррской», мог бы воздвигнуть «памяти, если не добродетели одухотворенной королевы последних Валуа небольшой памятник, в некотором роде окончательный. Если сюда добавить один-два портрета того времени, получилась бы одна из самых приятных публикаций для ценителей, не говоря уже об услуге, какая была бы оказана эрудиции и Истории». Через три года в статье, посвященной оскорблению 1583 г., он еще более резко поставил легенду под вопрос, но в начале упомянул «долгую и бесполезную жизнь Маргариты де Валуа»[837]…