Тогда-то и случилось событие, очень важное для королевы Наваррской. Вот как парижский хронист Пьер Летуаль рассказывает о нем в своем «Дневнике»: «В последний понедельник октября, накануне дня всех святых, в десять часов вечера капитан Ле Га, дворянин из Дофине, фаворит короля, ездивший с ним в Польшу, был убит у себя и доме в Париже, на улице Сент-Оноре, равно как его камердинер и лакей, несколькими вооруженными людьми в масках, каковые убили их ударами шпаг и кинжалов и не были ни узнаны, ни задержаны. Умирая, он сказал, что его убил барон де Витто, из окружения Месье; однако доказано это не было, хотя подозрения были велики и удар был нанесен весьма продуманно и по приказу извне; тем более что этот надменный и дерзкий миньон, раздувшийся от милости господина, вел себя по отношению к Месье настолько заносчиво, что однажды прошел мимо пего по улице Сент-Оноре, не поприветствовав и не показав виду, что таком с ним, и не раз говаривал, что признает только короля и что повели ему тот убить родного брата, он бы это сделал. Иные говорили, что его велел убить некий вельможа, ревновавший жену». Эту краткую некрологическую хронику Летуаль завершает так: «Правосудие Господне [свершилось] над Ле Га. Этот капитан пролил в Варфоломеевскую ночь столько невинной крови, что не следует удивляться, если, по слову Божию, пролилась и его кровь; и как он заставал иных в постели (чем хвалился), так и он был захвачен врасплох в постели и убит»[148]
.Итак, молва называла трех возможных виновников убийства Ле Га — Витто, Алансона или какого-нибудь ревнивого мужа. Версию Летуаля подтверждает тосканский посол. Аламанни сообщает, что Ле Га, умирая, произнес имя Витто, и напоминает, что Ле Га был очень дерзок, публично говорил дурные слова о королеве Наваррской и герцогине Неверской, называя их
Брантом по горячим следам приводит больше подробностей: он напоминает, что ссора между Витто и Ле Га была давней. На самом деле Витто убил на дуэли Мийо — близкого друга Ле Га, и фаворит объявил себя смертельным врагом первого. Витто был вынужден бежать из Парижа. «Через полгода он однажды вечером явился к его [Ле Га] постели, где тот лежал, соблюдая диету, вошел в жилище всего с одним из своих людей, оставив двух других у двери, поднялся в его покои, подошел к нему, причем тот при его виде соскочил в промежуток между кроватью и стеной и схватил рогатину для защиты, после чего к нему [к Ле Га] тотчас приблизился второй и нанес два-три удара очень коротким и острым клинком […], оставив его полумертвым»[151]
. Нужно добавить, что эту историю Брантому, конечно, рассказал сам Витто — ведь первый был близким другом обоих противников, чья ссора очень расстраивала его уже долгие месяцы; он даже уточняет, что считал себя «побратимом» Витто.Вторую версию, выдвинутую молвой, — убийства из ревности, — тоже можно допустить, хоть и с меньшей уверенностью. Ле Га, который уже несколько месяцев был любовником Франсуазы д'Эстре, снял дом как раз напротив ее дома. В таком случае Витто мог действовать по поручению Антуана д'Эстре, которого такая провокация выводила из себя. Впрочем, родовой вендетте не предстояло на этом прекратиться, ведь в следующем году супруга д'Эстре покинет его и уйдет к Антуану д'Аллегру, барону де Мийо-сыну, который вскоре после этого убьет… Витто!
Как бы то ни было, эти разные версии не упоминали Маргариту, но позже ее обвинит Жак-Огюст де Ту, единственный из всех современников. Конечно, тосканский посол пишет, что Генрих III поспешил в покои сестры, когда услышал эту весть, но такой поступок легко объяснить: на ком еще он мог сорвать злость в отсутствие Алансона? Это не значит, что он ее подозревал, и дипломат на это не намекает[152]
. Впрочем, Маргарита никогда не мстила своим хулителям, а всегда отвечала им презрением и, если могла, удаляла их от себя, как мы еще не раз сможем увидеть. Да и не было у нее никаких причин, чтобы именно тогда пожелать избавиться от Ле Га; единственным, что могло бы подвигнуть ее заказать его убийство, было его противодействие мирным переговорам между Алансоном и Короной, но это исключено. Ведь убийство фаворита могло лишь осложнить переговоры, и это соображение, кстати, снимает также подозрения с Алансона.