Маргиналы и маргиналии

– Вера, как он на меня смотрит… Ведь он же единственный из нас, кто всерьез горюет. В чистом виде горюет, без самоанализа и всяких психологических переливов. Для него эта квартира была самым прекрасным местом в мире.

Тут я сажусь, к Вериному очевидному гигиеническому ужасу, прямо на незастеленную постель, на которой Любка болела, с которой ее санитары увозили. Сижу на смертном одре. На Любиных стареньких, застиранных простынях. По-моему, Верка ей и подарила на новоселье, когда она наконец-то развелась.

Предполагалось тогда, что мы обе разведемся. Я ей все втолковывала: дети выросли, позорно губить свою оставшуюся жизнь на моего самодовольного дурака или на твоего змея неблагодарного. Я тогда много читала про женское движение и Любке предсказывала: освободишься от своего семейства и расцветешь. Мы похудеем, станем опять молодыми, будем вместе путешествовать, в Италию поедем, во Францию – две свободные женщины… Ну убедила, она в конце концов развелась, и что? Прокуковала десять лет в темной квартире. О своем Сереженьке стареньком-несчастненьком беспокоилась. Себя же виноватой считала. Дети на нее окрысились.

Сама-то я откладывала, обдумывала, мусолила, чувства питала… так и не решилась оставить своего, уже и не красавца. Теперь поздно, теперь так и доживаем. А зачем мне нужно было, чтоб Любка непременно развелась? Неужели я на ней свои несбывшиеся мечты разыгрывала? Что же я наделала, что я наделала… И теперь мне в наказание кот. Сюсюкать я с ним не стану, буду ждать, когда помрет.

Вот а теперь я почему-то плачу.

– Наденька, Надюшенька, ну чего ты, не надо…

– Вера, не утешай ты меня, пожалуйста. Это мне не Любку жалко. Я устала. Вообще устала, понимаешь? Окончательно. Эмоции у меня все давно кончились. Любы на свете нет, я перед ней виновата, ну и что? Жил мельник, жил он, жил и умер… Младшему достался кот, и был он этим сильно опечален…

– Ты просто замучилась. И ты выпила слишком много – встань, пожалуйста, с этой постели, я застелю – ты никогда меня не слушаешь, я же тебя предупреждала. Я вот себе позволила только один бокал, потому что в нашем возрасте не следует…

– Вероника, дорогая, а что следует? Что в нашем возрасте следует? Помнишь, как жить хотелось? Нет, ты помнишь, как жить хотелось? Или тебе даже и не хотелось особенно ничего и никогда? Тебе-то что, ты молодости не теряла, у тебя ее вообще не было!

Это не вполне справедливо и не очень тактично – Веру аж передернуло – ну и что? Оставила мне Люба наследство: кота и нудную Веронику…

– Я думала – уеду отсюда и все, все это забуду! Почему ничего никогда не кончается? Не хочу я становиться старухой с котом! Это Любка будет на меня смотреть из своего вечного небытия! Почему у нее жизнь была такая нелепая и убогая? Цыганка нагадала? Бабочка крыльями намахала, как в теории хаоса?

– Надя, что ты мелешь! Какая цыганка, какая бабочка, какой хаос? Неприятно даже слушать, как можно дурно говорить об умершей! И зачем ты нас сравниваешь с животным, это нехорошо… Конечно же, мы скорбим о Любочке.

– Скорбим? Ты что, речь толкаешь на панихиде? С глубокой скорбью… Животное-то честно скорбит, а мы только и мечтаем, чтоб дверь запереть, сдать ключи и забыть! И, надеюсь, искренне надеюсь, больше не встречаться! Вот ты, Вероника, ты за всю свою жизнь что для Любки сделала? Водила ее в дорогие рестораны? Она там только мучилась, в какой руке нож держать, в какой вилку!