Мари-Бланш

Вот так все и началось, совершенно обычным образом, — многообещающе и волнующе, с романтическими предчувствиями, от которых мурашки бегут по коже, двое молодых людей посмотрели друг другу в глаза, то было одно из кратких знаменательных мгновений, какие мы помним до конца дней, но, сколько бы ни старались, вернуть не в силах. С Джоном от меня ума не требовалось, достаточно, по крайней мере на время, что я была очаровательная, хорошенькая француженка с веселым смехом.

Следующие месяцы влюбленности были чудесны, благословенный период радости и открытий. В тот сезон мы еще несколько раз вместе участвовали в охотах и танцевали на балах. Встречались в Лондоне на долгих романтических ланчах и ужинах, ходили в театр и оперу. Джон был красив, умен, образован и внимателен — и, конечно, богат. Мамà переживала за меня; еще бы — может ли мать желать для дочери чего-то лучше? В то же время ее пугало, как бы я чем-нибудь не испортила наши отношения, и она без устали тренировала меня в правильном поведении, чтобы интерес Джона ко мне не угас.

— Самый верный способ потерять интерес мужчины, Мари-Бланш, — говорила она, — это позволять ему думать, что ты от него совершенно без ума, что любишь его больше, чем он тебя. Все мои мужчины продолжали любить меня, даже когда между нами все было кончено. И знаешь почему? Да потому, что я плевать хотела на них на всех. Ничто не доводит мужчину до такого безумия как подозрение, что предмет их страсти плюет на них.

Я была слишком молода и бесхитростна, чтобы следовать советам мамà. И не обладала ее легендарной способностью плевать на все и вся. Одна из коронных фраз мамà. Уж что-что, а это я слышала в детстве миллион раз. «Jе m’en fous», — говорила она и действительно не кривила душой. Но я с ума сходила по Джону и не умела скрывать своих чувств, да и не хотела.

— Меня несколько настораживает, что Джон пока не познакомил тебя со своей семьей, — сказала как-то раз мамà; в ту пору мы с Джоном встречались уже несколько месяцев. — Если у него серьезные намерения, Мари-Бланш, пора бы это сделать. Хорошо воспитанному молодому человеку вроде Джона не обойтись без одобрения семьи.

Джон входил в состав кембриджской гребной команды и однажды погожим весенним днем (мы тогда были вместе уже пять месяцев) пригласил меня на прогулку по Темзе — разумеется, не на маленькой гоночной лодке, а на широкой весельной. И вот вдруг Джон перестал грести, сложил весла, пустил лодку по течению. А потом по-настоящему стал на колено передо мной — я сидела на корме — и достал из кармана атласную коробочку.

Открыл ее и протянул мне.

— Мари-Бланш, ты окажешь мне честь стать моей женой?

В коробочке было красивое обручальное кольцо, платиновое, с бриллиантом и сапфирами.

Руки у меня так дрожали, что я не смела взять у него коробочку, опасаясь, что уроню ее в реку или опрокину лодку.

— Пожалуйста, дорогая, позволь я надену это кольцо тебе на палец.

— Да, Джон, дорогой, я почту за честь стать твоей женой. Пожалуйста, — сказала я, протягивая ему дрожащую руку, — надень его мне на палец.

Он вынул кольцо из коробочки и успокоил мою руку.

— Если ты не перестанешь дрожать, милая, — пошутил он, — кольцо угодит на дно Темзы, а мы окажемся в воде. — Он надел мне кольцо. — Завтра ты познакомишься с моей семьей, Мари-Бланш. Я ждал так долго, потому что хотел полной уверенности. Теперь я знаю, вне всякого сомнения, мы предназначены друг для друга, предназначены быть вместе. Навсегда.

4

Навсегда. За всю мою короткую жизнь я никого не любила так, как Джона Геста в тот миг на Темзе, когда красивое бриллиантовое кольцо сверкало на моей руке в лучах весеннего солнца. Однако навсегда, как часто показывает жизнь, далеко не всегда такой уж долгий период.

Семья Джона владела домом в Лондоне, а также загородным поместьем под Батом, куда он и повез меня в тот уик-энд. Его родители, сестра и брат собрались там, чтобы познакомиться с его маленькой француженкой-невестой. Они знали Леандера Маккормика и его семью, несколько лет встречались с ним в компании и очень ему симпатизировали. И, разумеется, знали мамà, с тех пор как она вышла за дядю Леандера. Но в особенности англичанки издавна питают к француженкам недоверие, вероятно рожденное, по крайней мере отчасти, простой завистью, а отчасти убежденностью, что их романские соседки за Ла-Маншем в лучшем случае не слишком чистоплотны, а в худшем — аморальны. Одновременно, учитывая историю замужеств мамà, она имела репутацию авантюристки, искательницы приключений, что прекрасно сознавала и на что отвечала чисто французским пожатием плеч и восклицанием: «Pffttt, je m’en fous».

Вот и я тоже выглядела в глазах семьи подозрительно и буквально в первые же минуты знакомства прочитала на лицах матери и сестры Джона почти нескрываемое выражение недоверчивой, слегка скептической пытливости. Я тотчас насторожилась. С другой стороны, отец Джона и брат, казалось, были очарованы la petite française[23]; правда, в глазах их женщин это ничуть мне не помогло.