Мари-Бланш

Дворецкий, мистер Стэнли, подавал вино, несколько церемонно преподнося различные изысканные сорта, выбранные сэром Ральфом к каждому блюду. Я сидела по левую руку от сэра Ральфа, и он анонсировал каждое вино лично мне, называл год урожая и особые качества, видимо, просто на основании моего происхождения предполагал, что тут мы с ним знатоки.

— Я выбрал это вино, дорогая, ко второму блюду, — сказал он, — так как оно из ваших родных мест, «Монтраше» девятьсот шестого года из la maison Bouchard[25]. Великолепный урожай, хотя, пожалуй, теперь уже чуть старовато. Давайте-ка отведаем… — Он покружил вином в бокале, затем поднял его к свету, восхищаясь глубоким желто-золотым оттенком. Глубоко вдохнул аромат, отпил глоточек, подержал во рту, проглотил. — Да, хотя отчетливо чувствуется букет старины, я бы сказал, недурно, весьма недурно. Скажите мне, что вы думаете, Мари-Бланш.

Он попросил мистера Стэнли наполнить мой бокал. Я была смущена вниманием и в самом деле начала думать о себе как об этаком энофиле. Хотя мамà почти вовсе не пила, я много лет слышала за ужинами достаточно рассуждений папà на эту тему и знала, что сэр Ральф приказал подать одно из лучших своих вин.

Я пригубила вино, проделав тот же ритуал, что и сэр Ральф, и объявила вино восхитительным. Он был очень доволен.

К следующему блюду мистер Стэнли подал новую бутылку.

— А теперь самое главное, дорогая, — сказал сэр Ральф ласково, — la pièce de rèsistance[26] — «Шато-Лафит» девятисотого года.

Я уже изрядно захмелела, смеялась опасно громко и пронзительно. Несмотря на недобрые взгляды строгих англичанок, я чудесно развлекалась. Однако заметила, что Джон смотрит на меня через стол с выражением некоторого беспокойства. Его брат Артур, сидевший по другую руку от меня, ухмылялся. Мне показалось, что его нога под столом коснулась моей, но я тотчас подумала, что мне почудилось. Но секунду спустя его нога в носке погладила мне икру. Это не было неприятно, и я не стала отодвигаться. Забавно, как по-иному выглядит мир после нескольких бокалов вина.

Остаток ужина я помню плохо. Помню, что слишком много и слишком громко смеялась всему, что говорил сэр Ральф, правда, он как будто не возражал. Помню все более чопорное, самодовольное выражение на лицах матери и дочери, по мере того как перед ними раскрывалась невеста их сына и брата.

— Думаю, тебе достаточно вина, Мари-Бланш, — сказал Джон, когда его отец опять подлил мне лафита. — Ты в самом деле не привыкла пить так много, дорогая.

— Но, Джон, дорогой, — запротестовала я, — это же просто преступление — напрасно потратить этот лафит девятисотого года. Ты только подумай, его разлили в бутылки через год после рождения моей мамà. За мамà! — театрально провозгласила я.

— Ах, а к десерту, дорогая, — сказал сэр Ральф, инспектируя очередную бутылку, принесенную мистером Стэнли, и как бы не слыша сцены, которую я разыгрывала, — «Шато-Икем сотерн» двадцать первого года, который все считают самым лучшим с тысяча восемьсот сорок седьмого. Подозреваю, двадцать первый год — почти год вашего рождения, Мари-Бланш. Я угадал?

Я залилась смехом:

— Я родилась годом раньше, сэр Ральф. Лафит за мамà и сотерн за меня! Великолепно!

Подали десерт, и после бокала сотерна я была совершенно безнадежно пьяна. Выражение триумфа на лицах англичанок внезапно разозлило меня. Я повернулась со всем пьяным достоинством, какое сумела собрать, и сказала им нечто настолько оскорбительное, что, вспоминая об этом, до сих пор краснею. Хотя за свою долгую карьеру пьяницы я делала и кое-что похуже, это было первое и самое унизительное. За столом повисло потрясенное молчание, а затем грянул ошеломленный хохот брата Джона, Артура. Я встала, намереваясь театрально, с негодованием покинуть комнату. Но голова закружилась, я потеряла равновесие и упала прямо на стол, разбивая тарелки.

— Мари-Бланш! — закричал Джон, вставая. — Мари-Бланш, что с тобой?

Ответить я не успела, меня мучительно затошнило.

— Господи! — Артур с отвращением отодвинулся от стола. — Она заблевала весь стол. Господи боже мой! А еще говорила о напрасной трате вина!

— Заткнись, Артур! — рявкнул Джон.

— Боже мой, — с удивлением проговорил сэр Ральф, — пожалуй, я слишком напоил бедную девочку.

— Напоил? Господи, отец, вы весь вечер накачивали ее вином. — Джон подошел ко мне, попробовал поднять. — Ей всего семнадцать, к тому же такая маленькая. Она не может выпить столько, сколько вы, сэр.

— Ты прав, мой мальчик, — сказал сэр Ральф. — Да, совершенно прав. Это целиком моя вина. Прости, пожалуйста.

— Ладно, Джон, — сказала Беатриса, даже не пытаясь прийти ему на помощь. — Никто не заставлял ее пить, верно? Она могла отведать глоточек каждого, как мы все.

— Она нервничала. — Джон попытался защитить меня. — Вы обе так смотрели на нее с первой же минуты, с возмущенным презрением. Она просто старалась быть вежливой с отцом и показать, что ей нравятся его прекрасные вина. Господи, неужели никто из вас мне не поможет?

— Я к ней не прикоснусь, — сказал Артур. — Она вся в блевотине.