Мари в вышине

Она читала книги о смерти, как если бы готовилась к вступительному экзамену. Элизабет Кюблер-Росс[47], сопровождающая, и другие люди, свидетельствующие о своем near death experience[48]. Я спрашивал, помогает ли ей это.

– Ведь беременные женщины читают книги о родах…

Я ухаживал за ней, как за больным ребенком. Стараясь доставить любую маленькую радость, которая могла бы скрасить ее дни. Перестелить чистые простыни, выпить холодной воды, посмотреть на закат солнца с нашей скалы. Она благодарила за все, как будто я совершал нечто необычайное.

А потом она угасла очень быстро. Пожелтела. Это печень, сказала Сюзи. Когда поражена печень, остается совсем немного. Мы говорили, говорили, говорили. Она была заторможена, но еще понимала, что я ей говорил. А что было понимать? Все сводилось к одному слову. Я любил ее. И хотел, чтобы она это знала. Чтобы она узнала до того, как уйдет, что была великой удачей моей жизни, женщиной моих грез, что придумала для меня самую прекрасную из галактик, пусть даже одна из звезд оказалась во многих световых годах от нас. Что она подобрала меня, как раненого воробья, и сделала из меня орла. Что она была моей молнией, моей туфелькой, моей принцессой. Она клала мне руку на щеку и ласково улыбалась.

Она захотела увидеть нас всех вместе в последний раз. Сюзи, Жозефа, Зоэ, Антуана и меня. Чтобы мы выпили с нею шампанского. И пожелали ей доброго пути. На следующий день она впала в бессознательное состояние. Доктор Мейер сделал так, чтобы она не страдала. Зоэ и Жозеф вернулись к своим семьям, чтобы защититься от этой неминуемой смерти, которая слишком глубоко потрясала их. Чтобы поговорить о бабе Мари с их детьми, которые все время о ней спрашивали. Сюзи осталась со мной. Антуан вернулся к себе. Опустошенный.

В последнюю ночь я спал рядом с ней. Ее дыхание было слабым. Когда я почувствовал, как она заметалась, я понял, что начался великий переход. Она прочла об этом в своих книгах. Я отнес ее в наш уголок и держал в своих объятиях.

Она угасла в пять часов утра, когда занимался день. В час дойки. Я прокричал ее имя, чтобы высечь его на оранжевых от солнца скалах напротив нас. И смотрел, как разгорается день. Мари заснула навсегда.

Сюзи пришла и села рядом с нами, плача.

Я наклонился к ней и прошептал на ухо:

– Мама – она как Иисус на кресте, она вернется, но никто ее не увидит.

Она улыбнулась мне сквозь слезы и поцеловала ее в лоб.

Я так и сидел там, совсем как сегодня.

Когда я прихожу сюда, я вместе с Мари.

На кладбище, когда все разошлись, я испытал совершенно то же чувство, что и с Мадлен.

Высшая сила.

Зов пустоты, как у края обрыва. Эта яма у моих ног, глубокая и темная, была черной дырой нашей галактики, которая неудержимо притягивала меня, чтобы поглотить навеки. Я обещал Мари не поступать как ее бабушка, поднять голову, держать ее над водой, и держать высоко, но разыгравшиеся сейчас силы были куда мощнее хилых обещаний сверхчувствительного типа вроде меня. Антуан ухватил меня за плечо, развернул к себе и сжал в объятиях. Такое было впервые. И я понял. Я понял, почему он стал отцом Сюзи, почему был лучшим другом Мари, ее наперсником, психоаналитиком, ее мягким тюфячком в вечера печали. Он был ее Аммой[49]. Знаете, та индианка, которая уже обняла двадцать пять миллионов человек, потому что ее переполняет любовь? Вот только никто не выстраивается в очередь к Антуану, чтобы он их обнял. Но только потому, что никто не знает, что он существует, спрятавшись в своей горной долине. Иначе очередь страждущих выстроилась бы до самого Северного моря.

Его двадцать три природные хромосомы должны были впитать всю человечность его предков, чтобы породить существо столь великодушное. Или же у него было новообразование на железе эмпатии, если такая существует, или это чудо Господне, если вы веруете. Именно эта сила, эта необъяснимая и щедрая нежность позволила мне сдержать обещание и не умереть от горя.

Через несколько месяцев после ухода Мари Антуан тоже получил письмо от нотариуса из Канталя. Его отец умер и оставил ему неподъемное наследство… его мать! Он и впрямь осуществил свою угрозу и продал ферму. Они оба переехали жить в маленькую квартирку в городе, и отец постарался растратить все семейные деньги до последнего гроша. На выпивку, угощение собутыльников и, по некоторым слухам, на благосклонность дам, которые позволяли ему забыть о жене. У последней не было никакого официального статуса, так что после смерти мужа она осталась и без денег, и без пенсии.