Мари

«Мой дорогой Аллан! Я не знаю, попадут ли когда-нибудь в твои руки другие написанные мною письма, или только это. Все же я посылаю его со случайным бродячим португальцем-полукровкой, направляющимся в Делагоа Бей, примерно в пятидесяти милях от того места, где я теперь пишу, возле Крокодиловой реки. Отец назвал это место Марэсфонтейном, как наш старый дом. Если те письма дошли до тебя, то ты из них должен знать об ужасных событиях, которые произошли во время нашего путешествия: нападение кафров в районе Зутпасберга, полностью разгромивших одну из наших групп, и так далее. Если же нет, то эта история может и подождать, ибо она слишком длинная, чтобы ее рассказывать сейчас, к тому же у меня всего лишь небольшой кусок бумаги и огрызок карандаша. Достаточно сказать, что нас тридцать пять белых людей (с женщинами и детьми), мы переселились в начале лета из Линденбургского округа, совершив ужасное путешествие через горы и бурные реки. После многих задержек мы прибыли на это место около восьми недель назад, так как я пишу тебе в начале июня, если мы правильно подсчитываем время, в чем я не уверена.

На первый взгляд это чудесное место: равнина с богатым вельдом, с растущими на нем большими деревьями, примерно в двух милях от большой реки, названной Крокодиловой. Здесь, обнаружив хорошую питьевую воду, отец и Перейра, который во всем командует отцом, решили обосноваться, хотя кое-кто и пожелал отправиться к Делагоа Бей. Из-за этого возникла крупная ссора, однако, в конце концов отец, или, вернее, Перейра, проявил волю, поскольку быки были истощены, а многие уже подохли от укусов ядовитых мух це-це. Так что мы разбили на участки землю, которой хватило бы на сотни людей, и начали строить примитивные дома.

Затем на нас обрушились неудачи. Кафры украли много лошадей, хотя напасть на нас и не осмелились, и только у Эрнана остались две, а остальные издохли. Быки также издохли от укусов це-це или от других болезней. Но самое худшее в том, что эта с виду здоровая страна отравлена лихорадкой, таящейся, как думаю я, в речном тумане. Из тридцати пяти у нас уже умерло десять: двое мужчин, три женщины и пять детей… Многие больны. Пока еще отец и я, а также Перейра, держимся, слава Богу, здоровыми, но как долго это будет — сказать не могу.

На счастье, у нас много боеприпасов, а это место изобилует дичью, так что все здоровые мужчины охотятся, а мы, женщины, заготовляем в большом количестве билтон, засаливая и высушивая его на солнце. Так что голодная смерть нам пока не грозит, даже если дичь уйдет отсюда.

Но, дорогой Аллан, если к нам не прибудет помощь, я думаю, что все мы умрем, ибо один только Бог знает, какие страдания мы переживаем, сколько болезней и смерти вокруг нас. Как раз сейчас рядом со мной лежит маленькая девочка, умирающая от лихорадки.

О, Аллан, если ты можешь помочь нам, — сделай это! Из-за нашей слабости мы не можем добраться до Делагоа Бей, а если и смогли бы это сделать, то у нас нет денег, чтобы купить там что-нибудь, ибо все, что у нас было, мы потеряли вместе с фургоном в бурной реке. А это была значительная сумма, так как она включала состояние Перейры, которое он взял из Кейптауна в виде золота. А теперь мы не можем двинуться отсюда куда бы то ни было, потому что у нас нет ни скота, ни лошадей.

Мы послали одного в Делагоа Бей, чтобы попытаться приобрести скот в кредит, однако, родственники Эрнана, о которых он обычно так много говорил или умерли, или уехали оттуда, и никто не пожелал поверить нам в долг. С соседними кафрами, у которых много скота, мы, к сожалению, поссорились, так как мой кузен и некоторые другие буры пытались захватить их животных бесплатно. Так что мы совершенно беспомощны и нам остается только ожидать смерти.

Аллан, мой отец говорит, что он просил твоего отца собрать причитавшиеся ему деньги. Если бы ты, или кто-то другой сумел добраться до Делагоа кораблем с этими деньгами, я думаю, что их хватило бы на покупку нескольких быков и фургонов. Тогда, быть может, мы смогли бы переселиться назад вместе с партией буров, которые пересекли горы Кветлемба в Натале. Если бы ты смог приехать, туземцы проводили бы тебя туда, где мы находимся. Но боюсь, что это слишком — надеяться на то, что ты приедешь, или, если ты приедешь, то вряд ли уже застанешь нас живыми…

Аллан, мой дорогой, я должна сказать еще одну вещь, хоть и вынуждена сделать это кратко, ибо бумага кончается… Я не знаю, любишь ли ты еще меня, ту, которая покинула тебя уже так давно, — кажется, годы протекли, — но мое сердце остается верным моему обещанию и оно твое! Конечно, Перейра заставляет меня выйти за него замуж, да и отец желает этого. Но я всегда говорю НЕТ и теперь, в нашем несчастье, больше уже нет разговоров о свадьбе, что является, пожалуй, единственным утешением. И, Аллан, скоро я буду совершеннолетней, если доживу до этого дня. Однако, я полагаю, что ты уже и не думаешь жениться на мне и, пожалуй, давно женат на какой-нибудь другой женщине, в особенности теперь, когда я и все мы не лучше любого нищего. Но я подумала, что делаю правильно, говоря тебе все это…

О! Зачем Бог вложил в сердце моего отца мысль покинуть Капскую колонию из-за того, что он ненавидит Британское правительство, а Перейра и другие убедили его? Он, бедняга, теперь и сам об этом жалеет. На него жалко смотреть: временами я думаю, что он сходит с ума.

Бумага исписана и посланец готов отправиться, а больной ребенок умирает и я должна уделить ему внимание. Попадет ли это письмо когда-либо в твои руки? Я сомневаюсь… если оно не попадет к тебе, все равно, один конец. А если попадет, но ты не сможешь приехать или прислать других, в конце концов хоть помолись за нас. Я вижу тебя во сне ночью и думаю о тебе днем, ибо не могу даже сказать, насколько сильно я люблю тебя…

В жизни и смерти всегда твоя Мари».