Мари

Я помог ей и, надо сказать, не без труда, и мы пошли искать Ретифа. Когда мы увидели его, он стоял один, поглядывая на два фургона, которые как раз отъезжали. В них находились его жена и другие члены семьи, а также некоторые друзья, которых он отправлял под надзором хеера Смита в место, называемое Дурнкоп, лежавшее в пятнадцати милях отсюда. В этом Дурнкопе он уже подготовил примитивный дом, вернее сарай, чтобы его заняла фру Ретиф, рассчитывая, что ей будет там более уютно и, возможно, безопаснее во время его отсутствия, чем в многолюдном лагере.

— Всемогущий, Аллан! — сказал он, перехватив мой взгляд. — у меня сердце болит, не знаю почему… Когда я поцеловал свою старуху, говоря ей «до свидания», я почувствовал, будто больше никогда ее не увижу и слезы полились из моих глаз. Я желал бы, чтобы мы все в целости и сохранности возвратились от Дингаана… А что хочешь ты, Аллан, с этой своей долговязой невестой? — и он указал на высокую фигурку Мари.

— Чего бы хотел любой мужчина от такой девушки, кроме как жениться на ней? — вмешалась фру Принслоо.

— Теперь, комендант, послушайте меня, пока я не выложу всю историю.

— Хорошо, тетушка, только покороче, а то у меня нет лишнего времени.

Она подчинилась, но нельзя сказать, что говорила кратко. Когда, наконец, старая дама умолкла, задыхающийся от сдерживаемого гнева Ретиф сказал:

— Я понимаю все, и вам, молодые люди, нет необходимости объяснять мне. Мы теперь пойдем и повидаемся с Анри Марэ, и, если только он не такой сумасшедший, как обычно, мы заставим его выслушать наше предложение.

И мы пошли туда, где стоял фургон Марэ, и застали его сидящим за примитивным столом и нарезавшим перочинным ножом табак.

— Добрый день, Аллан, — сказал он, потому что мы еще не встречались после моего возвращения, — ну, приятное было у тебя путешествие?

Я уже собрался ответить, как комендант нетерпеливо вмешался:

— Слушай сюда, Анри! Мы пришли не болтать, а поговорить о женитьбе Аллана. Он едет со мною в Зулуленд в понедельник, что, кстати, предстоит и тебе, и хочет жениться на твоей дочери завтра, т. е. в воскресенье, подходящий день для такового деяния…

— Это день для молитв, а не для того, чтобы выдавать кого-нибудь замуж или жениться, — угрюмо буркнул Марэ. — Кроме того, Мари еще не достигла совершеннолетия и не достигнет его до понедельника, а до тех пор находится в силе клятва, данная мною Богу!

— Моим фартуком на твою клятву! — воскликнула фру Принслоо, хлопая ужасной тряпкой Марэ по физиономии. — Как долго ты предполагаешь Бог будет следить за твоей глупой клятвой, данной этому вонючему коту, твоему племяннику? Берегись, Анри Марэ, как бы Бог не заставил за эту твою драгоценную клятву упасть какой-нибудь камень на твою голову и растрощить ее, как ореховую скорлупу!

— Придержи свой ядовитый язык, старуха! — разъяренно вскричал Марэ. — Не ты ли собираешься обучать меня моим обязанностям перед моей совестью и моей дочерью?

— Конечно, именно я, если ты не можешь сам этому научиться, — начала фру.

Но Ретиф оттолкнул ее в сторону.

— Нечего здесь ссориться! Так вот, Анри Марэ, твое отношение к этим двум молодым людям, которые любят друг друга, является форменным скандалом! Я повторяю вопрос: позволишь ли ты им жениться завтра, или же нет?

— Нет, комендант, я этого не позволю. По закону я властен над своей дочерью, пока она не достигнет совершеннолетия, и я отказываюсь разрешить ей выйти замуж за проклятого англичанина! Кроме того, проповедник Сельерс уехал, так что сочетать их браком все равно некому…

— Вы говорите странные слова, минхеер Марэ, — спокойно сказал Ретиф, — в особенности, когда я припоминаю все, что этот «проклятый англичанин» сделал для вас и вашей семьи, ибо я слышал каждую крупицу этой истории, хотя, правда, и не от Аллана. Так что теперь слушайте! Вы апеллируете к закону и, как комендант, я должен признать вашу апелляцию. Но после двенадцати часов завтра ночью, согласно вашему собственному свидетельству, закон разрешает выдать вашу дочь замуж без вашего согласия… Поэтому, утром в понедельник, если в лагере не будет священника, этих двоих, если они не передумают, обвенчаю перед всеми людьми лично я, ибо, как комендант, я имею право это совершать!

Тогда Марэ впал в пароксизм бешенства, присущий ему, а, по моему мнению, он никогда и не был в здравом уме. Весьма странно, что его гнев был почему-то сконцентрирован на бедной Мари. Он ужасно проклинал ее, потому что она, дескать, сопротивлялась его воле и отказалась выйти замуж за Эрнана Перейру. Он клялся, что на нее падет горе, что она никогда не сможет родить ребенка, а если родит, то он, ребенок, обязательно умрет, и другие вещи, слишком неприятные, чтобы их упоминать…

Мы смотрели на него пораженные, и я думаю, что не будь он отцом моей невесты, я ударил бы его. Ретиф, заметил я, поднял уже руку, чтобы сделать это, но снова опустил, бормоча: «Пусть будет так, ведь он во власти дьявола».