Мари

В конце концов Марэ прекратил ругань, не от недостатка слов, я думаю, а потому что он утомился, и остановился перед нами. Его высокая фигура дрожала мелкой дрожью, а тонкое, нервное лицо дергалось, как во время конвульсий. Тогда Мари, опустив голову перед этой бурей, подняла ее и я увидел, что ее голубые глаза пылали и она была очень бледна.

— Ты мой отец, — сказала она низким голосом, — и поэтому я вынуждена стерпеть то, что ты позволил себе сказать мне… Кроме того, я думаю, что горе, которое ты накликал на меня, вероятно, и в самом деле падет на меня, ибо Сатана всегда находится под рукой, чтобы исполнять такие желания. Но, если так, отец, я уверена, что это же горе падет и на твою голову, не только здесь, сейчас, но и в будущем. Таким образом, правосудие осуществится над нами обоими, быть может, и в недалеком будущем, а так же и над твоим племянником, Эрнаном Перейрой!

Марэ не ответил, его гнев, казалось, израсходовался полностью. Он снова уселся перед столом и продолжал злобно резать табак, словно он разрезал на ломтики сердце своего врага. Даже фру Принслоо молчала и внимательно глазела на него, обмахиваясь фартуком. Но Ретиф сказал:

— И вот я думаю, безумец ли вы, или же просто злой человек, Анри Марэ, чтобы так проклинать свою собственную милую девочку, как это вы делали… А, быть может, вы и то, и другое? Так клясть свое единственное дитя, которое всегда было таким добрым к вам? Что ж, если вы поедете со мной в понедельник, умоляю вас держать под контролем свой темперамент, чтобы он не наделал нам неприятностей… Что касается тебя, дорогая Мари, не волнуйся из-за того, что дикий зверь пытался поднять тебя на рога, хотя, правда, получилось так, что зверь этот оказался твоим отцом. В понедельник утром ты сможешь, если захочешь, распоряжаться собой сама, и в этот день я выдам тебя замуж за Аллана Квотермейна. Между тем, я полагаю, для тебя безопаснее быть подальше от твоего отца, который может перерезать тебе горло вместо этого табака… Фру Принслоо, будьте добры присмотреть за Мари, а утром в понедельник привести ее ко мне, чтобы я выдал ее замуж. А до тех пор, Анри Марэ, я, как комендант, выставляю над вами охрану с приказом схватить вас, если это будет необходимо. Теперь же советую вам прогуляться, а когда вы немного остынете, помолиться Богу, чтобы он простил вам ваши злобные слова, дабы они не исполнились и не повлекли за собой кару на вас…

Затем все мы удалились, оставив Марэ режущим табак.

В воскресенье я встретил Марэ, гуляющего вокруг лагеря, сопровождаемого охраной, которую назначил Ретиф. К моему удивлению, он приветствовал меня почти ласково.

— Аллан, — сказал он, — ты не должен неправильно понимать меня. Ведь в самом деле я не желаю зла Мари, которую люблю больше всего в жизни. Один Бог знает, как я люблю ее! Но я дал обещание ее двоюродному брату, Эрнану, единственному ребенку моей единственной сестры, и не могу нарушить это обещание, хоть Эрнан и разочаровал меня во многом… Но, если он и плохой, то это происходит от его португальской крови, каковая является несчастьем, которому он не может помочь, не правда ли? Однако, пусть он и плохой, я, как человек, обязан сдержать свое слово, не так ли? Также, Аллан, ты должен помнить, что ты — англичанин, и, хоть сам ты и хороший парень, но это уж такой недостаток, который я простить не могу… Тем не менее, если уж суждено, ты должен жениться на моей дочери и выводить с нею английских детей. О небо! Подумать только: английских детей! Ладно, уж тут не о чем говорить… Но забудь о словах, сказанных мною Мари! По правде сказать, я сам не могу их точно вспомнить. Когда я сержусь, какой-то поток крови заливает мой мозг и тогда я забываю все, что я сказал, — и он дружелюбно протянул мне руку.

Я пожал ее и ответил, что я так и понял, что он был вне себя, когда произносил свои ужасные проклятья, которые мы оба — и Мари и я — хотели бы забыть.

— Я надеюсь, что завтра вы придете на нашу свадьбу, — добавил я, — и смоете свои слова отцовским благословением.

— Завтра? Неужели вы действительно собираетесь жениться завтра? — воскликнул он и его болезненное лицо нервно задергалось, будто по нему пробежала судорога.

— О, Боже! Ведь я мечтал совсем о другом мужчине, которого хотел бы видеть рядом с Мари во время бракосочетания… Но его здесь нет, он опозорил меня и покинул. Хорошо, я приду: если мои тюремщики позволят это. До свидания, ты, счастливый завтрашний жених, до свидания…

Затем он круто повернулся и удалился, сопровождаемый охранниками, один из которых покрутил пальцем возле виска, когда проходил мимо меня.